<<<     ΛΛΛ     >>>   

465
страны в этатистском ключе и с ее ускоренной милитаризацией осуществлявшейся нацистами. Затем последовали Вторая мировая война и несколько лет послевоенной разрухи, вновь
сопровождавшейся финансовой нестабильностью. Фактически можно сказать, что период 1914-1948 гг. в Германии был временем, в течение которого экономика не модернизировалась и даже более того — была существенным образом отброшена назад.
В целом регрессивное движение в Германии напоминает то регрессивное движение, которое было характерно для Франции в период 1789-1815 гг., когда длительные войны, высокая инфляция и жесткое регламентирование хозяйства, а впоследствии — установленная Наполеоном континентальная блокада создали серьезные проблемы для развития экономики. Однако в Германии регрессия была выражена гораздо более ярко. С одной стороны, во Франции трудности пришлось преодолевать фактически в самом начале модернизационного процесса, после чего страна имела длительный период развития, в ходе которого экономика как бы поднималась с одной ступени на другую, постепенно накапливая элементы, позволяющие ей эффективно функционировать. Во Франции, достигшей определенных высот модернизации, уже не было такого страшного деструктивного шока, как в Германии.
С другой стороны, во Франции очень короток был период абсолютного хозяйственного развала, поскольку и в ходе революции, и в ходе наполеоновского правления наряду с деструктивными действиями постоянно предпринимались и созидательные шаги. Что касается Германии, то с определенностью можно сказать, что перед Первой мировой войной страна была в лучшем положении на «шкале модернизации», чем после Второй мировой войны. В связи с этим исследователи Французской экономической истории спорят относительно Результатов периода 1789-1815 гг., тогда как относительно Результатов германской истории 1914-1948 гг. особых дискуссий нет.

466
Сама по себе Первая мировая война не внесла в хозяйственный механизм Германии столь значительных разрушений, как период, последовавший непосредственно за ее завершением. Денежная эмиссия не слишком выходила за разумные пределы. Цены за четыре военных года выросли только в 2,5 раза, что было не так уж плохо, если учесть масштабы затрат, которые пришлось осуществить стране. До гиперинфляции было далеко, и с формальной точки зрения Германия вполне могла бы продолжить движение вперед. Однако это оказалось невозможно в силу трех важных причин: одной экономической и двух социально-политических.
Прежде всего следует отметить, что Германия финансировала ведение войны в значительной степени посредством накопления государственного долга. Только одна восьмая всех военных расходов покрывалась текущими доходами, все остальное финансирование осуществлялось за счет займов на рынке капиталов [292, с. 48].
Подобный недальновидный на первый взгляд подход был связан с расчетом на то, что будет осуществлен блицкриг и благодаря быстрой победе над странами Антанты сумма госу- дарственных обязательств не успеет превысить приемлемую для экономики величину. Однако боевые действия затянулись, и размер долга вышел из-под контроля. За время войны он увеличился в 32 раза и достиг 160 млрд марок. При этом надо отметить, что уровень налоговой нагрузки на экономику в годы войны был в Германии значительно ниже, чем в США и Великобритании [154, с. 55, 75].
В итоге денежная эмиссия, вызывающая инфляцию, оказалась, с одной стороны, единственно возможным способом собирания средств для осуществления выплат кредиторам, а с другой — оптимальным инструментом для того, чтобы накопленный долг обесценить и снять, таким образом, в перспективе нагрузку с государственного бюджета.
Второй важнейшей причиной перехода к гиперинфляции оказалось то, что выход из войны сопровождался революции ей, длительной социальной нестабильностью и переходом

467
политической власти к социал-демократам. Уже 15 ноября 1918 г., т.е. в самый разгар революции, был заключен так называемый договор Стиннеса—Легиена (по именам крупнейшего германского промышленника Гуго Стиннеса и ведущего профсоюзного лидера Карла Легиена). Этот договор предполагал переход к восьмичасовому рабочему дню без сокращения зарплаты, что увеличило относительную стоимость труда в экономике и дало очередной толчок инфляции [234,с. 6-9].
Но еще большее значение для роста цен имели проблемы бюджетные. На проведение социальной политики денег не хватало. Осуществлять жесткие стабилизационные меры в условиях послевоенной нищеты и нестабильности руководители Веймарской республики оказались неспособны. С середины 1920 г. социал-демократы лишились возможности возглавлять быстро меняющиеся германские правительства, но и коалиционные кабинеты поначалу оказались не сильнее кабинетов левых.
Не было ни денег, ни порядка. Несмотря на то что в 1919 г. правительство осуществило фискальную реформу (ее автором был министр финансов Маттиас Эрцбергер), которая по идее должна была построить более прочный финансовый фундамент для центральных властей, чем даже тот, который существовал в довоенные годы, на практике налоги в Германии собирались из рук вон плохо и расходы государства совершенно не соизмерялись с его доходами(1).

(1).Один из крупнейших исследователей германской инфляции Константино Брешиани-Туррони считал, что неудача фискальной реформы 1919 г. была связана с неспособностью революционного правительства к решительным действиям. Богатые слои населения сопротивлялись реформе, и правительство опасалось, что шок от ее проведения будет слишком опасен для неустоявшихся еще политических и экономических структур молодой Веймарской республики [292, с. 52-55].

468
Наконец, третий и, наверное, самый важный фактор инфляции состоял в том, что в связи с военным поражением Германия была обязана выплачивать странам-победительницам крупные репарации. Стремление полностью переложить на побежденных все военные тяготы возобладало у союзников над здравым смыслом и экономическими расчетами, подсказывавшими, что нельзя требовать от побежденных невозможного. В итоге в разоренной войной немецкой экономике управляющейся к тому же слабыми правительствами, эти репарации стали фактически непосильным бременем.
Прекрасный анализ того, как итоги работы Версальской мирной конференции породили серьезный хозяйственно-политический кризис в Германии, был дан в 1919 г. Джоном Мейнардом Кейнсом — будущим классиком экономической науки, а в тот момент представителем Британского казначейства. «Клемансо думал о том, как бы задушить экономическую жизнь врага,— писал Кейнс,— Ллойд Джордж — как бы поудачнее совершить сделку и привезти домой нечто такое, что выдержит критику на неделю, президент — как бы не сделать чего-либо противного справедливости и праву» [83, с. 28].
В этом состояла, так сказать, политическая составляющая давления, на Германию. Но была еще и составляющая экономическая. «Французское министерство финансов,— продолжал свой анализ Кейнс,— не имеет никакого плана для покрытия этого огромного дефицита (дефицита бюджета, возникшего вследствие увеличения вызванных войной расходов и разорения части территории страны.— Авт.); оно ограничивается ожиданием платежей Германии в таких размерах, которые, как это знают сами французские чиновники, не имеют никаких реальных оснований...» [83, с. 39].
Таким образом, Германию унижали за «прошлые провинности», а также потому, что безвольные политики и чиновники хотели найти «крайнего» в ситуации, когда на восстановление разрушенного хозяйства требовалось выкладывать изрядные суммы денег. Иначе говоря, Германия оказалась пленницей собственного прошлого. Ее экономические воз-

469
можности не столько зависели от осуществления текущей макроэкономической политики, сколько определялись, во-первых, тем бременем долга (как ее собственного военного, так и навязанного «послевоенного»), которое она должна была нести, и, во-вторых, тем бременем политической нестабильности, которое стало следствием распада старой государственной системы.
В этом смысле положение Германии в 1918 г. очень походило на положение Франции в 1789 г. И та и другая страна несли бремя непосильных обязательств. Хотя источник этих обязательств был различен (во Франции — накопленный монархией долг, в Германии — в основном все же не собственный долг, а репарации), в макроэкономическом плане ситуация была практически идентичной. Единственно возможным средством вылезти из «долговой ямы» в условиях слабой власти и социально-политической нестабильности становилась денежная эмиссия.
С конца 1918 г. по 1920 г. Германия осуществляла значительные платежи для обслуживания своего военного долга. Бюджетные расходы в два-четыре раза превышали доходы, а разница покрывалась посредством денежной эмиссии [292, с. 52-53, 437-438]. Инфляция, как это и должно происходить в условиях столь несбалансированного государственного бюджета, все время нарастала. Однако вплоть до 1921 г. ее темпы были хотя и крайне высокими по обычным меркам, но все же еще относительно умеренными в сравнении с тем, что произошло в дальнейшем. В 1919 г. денежная масса увеличилась на 800%, в 1920 г.— на 1400%, в 1921 г.— на 3500% 1428, с. 24].
Более того, несмотря на кажущуюся стабильность нарастания инфляции, этот период делится на два принципиально Различных этапа. До февраля 1920 г. марка быстро обесценивалась по отношению к доллару, но затем доверие к германкой валюте несколько возросло. Это было связано, очевидно, тем, что, с одной стороны, сравнительно успешно шли переговоры о сокращении размера репараций, а с другой — в этот период удалось определенным образом снизить бюджетные

470
расходы. К маю 1921 г. немецкая валюта даже сумела несколько окрепнуть (1).[292,с.28-30, 437-438].
Укрепление валюты не могло быть прочным, поскольку непосредственной своей причиной имело, скорее всего, спекулятивный приток капитала из-за границы. Иностранцы стремились скупить как можно больше германского имущества [341, с. 202]. Понятно, что вечно такого рода благоприятная для финансовой стабилизации конъюнктура сохраняться не могла. Требовалось поддержать привлекательность марки посредством проведения дальнейших стабилизационных мероприятий.
(1).Летом 1921 г. положение дел в Германии многим казалось настолько приемлемым, что министр экономики даже предложил провести денежную реформу, которая подвела бы итог периоду нестабильности. Однако президент Рейхсбанка предвидел будущие трудности, связанные с необходимостью выплаты репараций, а потому воспротивился преждевременному осуществлению столь сложных и дорогостоящих преобразований.
Впрочем, пессимизм Рейхсбанка и его нежелание предпринять хоть какие-то меры для осуществления финансовой стабилизации явно переходили разумные границы. При высочайших темпах инфляции ставка рефинансирования вплоть до июля 1922 г. составляла лишь 5%. В дальнейшем она возросла, но только до 18%, что по-прежнему означало фактически бесплатный доступ к деньгам. Глава Центробанка полагал, что рост процентных ставок ведет к усилению инфляции, а потому вместо проведения одинаковой для всех жесткой монетарной политики занялся рационированием кредитов. Появился класс заемщиков, имеющих лучшие, чем другие граждане и хозяйствующие субъекты, возможности получения займов. Все это, с одной стороны, способствовало росту инфляции, а с другой — предоставляло прекрасную возможность узкому кругу деловых людей наживаться на бедствиях страны [292, с. 46, 76—77].

471
Казалось бы, у страны появился шанс изменить в лучшую сторону макроэкономическую ситуацию. Ведь каждый раз очередное увеличение цен в стране начиналось с изменения валютного курса. Падение марки как бы задавало ориентир Для «пересмотра ценников». Теперь же, в условиях относительно стабильной валюты, покупательский ажиотаж несколько спал и настало удачное время для осуществления антиинфляционной политики. Как отмечал Д. Энжелл, «если правительство оказалось способно стабилизировать валюту в 1923 г. в самый разгар оккупации Рура, оно тем более могло сделать это раньше» [260, с. 30]. Однако власть в тот момент оказалось неспособна на проведение решительных действий.
У правительства Константина Ференбаха, находившегося у власти с июня 1920 по май 1921 г., имелась по крайней мере формальная возможность существенным образом сократить бюджетные расходы, особенно посредством сокращения размера государственного аппарата. Имелась у него и возможность для увеличения объема поступлений в бюджет за счет мобилизации налоговых платежей. Йозеф Вирт, центристский министр финансов, продемонстрировал правительству эти возможности. Однако министр внутренних дел сокращение бюрократических структур саботировал.
Другой конфликт имел место между министерством экономики, а также министерством сельского хозяйства и продовольствия (совместно занимавшихся субсидированием производства продуктов питания), с одной стороны, и министерством труда — с другой. Минтруда было предупреждено относительно нежелательности увеличения заработной платы, поскольку связанный с этим рост издержек производства неизбежно должен был торпедировать усилия, предпринимаемые для удержания цен на сравнительно приемлемом для потребителя уровне. Однако Минтруда глубокомысленно заявило, что «внутренняя стоимость труда не соответствует выплачиваемой зарплате» [341, с. 191-194]. В итоге инфляция получила еще один источник подпитки.

472
Министерство экономики, хотя и сопротивлялось действиям министерства труда, имело, в свою очередь, некую зону которой лоббировало увеличение расходов, вызывающее усиление нестабильности. Отдельную проблему для Германии составляла безработица, внушавшая немцам того времени великий ужас. Все опасались, что она захлестнет страну. Безработные постоянно оказывали давление на профсоюзы, а те, в свою очередь, транслировали это давление на правительство. В итоге среди членов кабинета формировалось твердое представление о необходимости предотвращения резкого снижения уровня занятости любой ценой. Министерство экономики заявило в октябре 1920 г., что для борьбы с безработицей необходимо осуществлять политику широкого предоставления кредитов промышленным предприятиям(1) [341, с. 196].
Одним словом, правительство думало о чем угодно, только не о стабилизации. Свою долю ответственности за происходившее в стране нес, при всей его оппозиционности, и Й. Вирт (сначала как министр финансов, а затем и как канцлер), поскольку он, как справедливо заметил Д. Фельдман, «так и не смог разрешить глубокое противоречие между лежащими на правительстве социальными обязательствами и своим личным финансовым консерватизмом» [341, с. 202].
(1). Страх перед безработицей порождал раздутые штаты ведущих государственных структур, в частности железной дороги, что было впоследствии отмечено даже в плане Дауэса [153, с. 60-61]. Соответственно эти структуры постоянно требовали от государства денег. Характерно, что штат железной дороги к голодному 1919 г. вырос по сравнению с сытым 1913 г. на 44,6%, штат почтовых служащих вырос к 1921 г. на 33,2%, а штат муниципалитетов германских городов вырос к 1920 г. на 27%. Впоследствии, когда экономика восстановилась, «занятость» снизилась: на железных дорогах к 1928 г. на 61,5% , в почтовой службе к 1928 г. на 26,5%, в администрации Рейха к 1924 г. на 25% [415, с. 37, 38,44,55].

473
Удачный момент для осуществления стабилизации был упушен и через некоторое время, благодаря победившим в войне союзникам, ход дел коренным образом изменился в худшую сторону. В марте 1921 г. Германии был предъявлен так называемый Лондонский ультиматум. От немцев потребовали наладить нормальную работу финансовой системы, чтобы они могли начать выплачивать репарационные долги. В стране развернулась дискуссия о том, где взять для этого деньги. Социалисты требовали усилить давление на богатых, демократы предлагали продать часть государственного имущества за границу, а правые силы противились «распродаже родины», ничего не предлагая взамен [292, с. 58]. В конечном счете политическим силам, неспособным вести друг с другом нормальный разговор, так ничего и не удалось придумать.
Немецкие правительства долго торговались с победителями. За период с июня 1920 г. по май 1921 г. сумма репараций, предъявленная Германии, снизилась в два раза. Но и оставшаяся сумма — 135 млрд золотых марок, предназначенных к выплате в течение 37 лет (плюс к этому немцы обязывались отдавать 26% стоимости своего экспорта),— была чрезвычайно высокой в сравнении с возможностями разоренного войной и послевоенными экономическими трудностями государства.
Кроме того, один миллиард марок требовалось выплатить сразу. Качественный перелом в макроэкономической ситуации произошел 31 августа 1921 г., когда Германия должна была осуществить свой первый платеж.
Почти половину необходимых для платежа денег удалось занять, но профинансировать оставшуюся часть столь значительной суммы страна смогла лишь посредством резкого ускорения темпов денежной эмиссии, поскольку повысить соответствующим образом налоги власть была неспособна [292,с.95]. Правительство выбросило на мировые биржи 50 млрд бумажных марок разом для того, чтобы получить золото и валюту [35, с. 72-74]. Инфляция же, выросшая на базе этой денежной эмиссии, в свою очередь, обрела собственный механизм дальнейшего воспроизводства.

474
Ускорение темпов эмиссии привело к катастрофическому падению курса немецкой марки. Если до осуществления первых выплат по репарациям доллар стоил примерно 60 марок (для сравнения: до войны — 4,2 марки), то уже в ноябре 1921 г.—310 марок [309, с. 440].
Германию захлестнула волна пессимизма. С этого момента никто уже не верил в будущее национальной валюты. Начавшимся паническим бегством от марки тут же воспользовались многочисленные биржевые спекулянты. Уже в сентябре они открыли массированную атаку на марку, и это сыграло важную роль в дальнейшей деградации германской экономики [292, с. 61, 96].
Следующим критическим моментом в развитии инфляции стало убийство Ратенау, который был министром иностранных дел Веймарской республики. Убийство, происшедшее в июне 1922 г., лишило страну одного из самых сильных политиков. Ратенау имел некоторый шанс уладить разногласия с сильными иностранными державами. Теперь договариваться стало некому, и марка в очередной раз рухнула.
Все происшедшее вызвало дальнейший рост цен в стране и резкое падение жизненного уровня населения. Слабая власть должна была пойти по пути поддержки бедствующих из-за инфляции граждан, и это привело к дальнейшему ухудшению состояния государственного бюджета. Дефицитное финансирование опять дало толчок ускорению инфляции. В 1922 г. рост цен составил 147 500%, а за доллар к январю 1923 г. давали уже почти 18 тыс. марок [428, с. 24; 309, с. 440].
Это была гиперинфляция, причем наиболее масштабная из всех, которые к тому времени пришлось пережить человечеству. Две тысячи станков печатали банкноты без перерыва день и ночь так, что Германия оказалась в конечном счете буквально затоплена бумажными деньгами.
В стране появились анекдоты, отражающие положение дел, столь необычное для сравнительно стабильной ранее Германии. Поговаривали, что в такси пассажиру имеет смысл расплачиваться в самом начале поездки, поскольку к ее концу

475
тариф успеет подрасти, а посетителю в баре стоит заказывать сразу две кружки пива, так как к тому моменту, когда он расправится с первой, вторая будет продаваться уже дороже. У обывателей формировалась своеобразная система мышления, основанная на инфляционных ожиданиях. Типичную для Германии того времени картину нарисовал Эрих Мария Ремарк в «Черном обелиске». Главный герой начинает свой рабочий день с требования о повышении заработка. Требование удовлетворяют, но к полудню поступает информация о новом курсе доллара,— и выясняется, что на дневной заработок уже ничего не купить. Поэтому герой, не дожидаясь вечера, вновь требует повысить оклад. Понятно, что нормальное человеческое существование в такой обстановке стало невозможно.
Очевидно, в этот момент в обществе уже наметилось некоторое изменение отношения к инфляции. Дело в том, что поначалу рост цен был выгоден не только многим промышленникам, но и рабочим (если они добивались соответствующей индексации), поскольку инфляция обеспечивала перераспределение национального богатства от кредиторов, получателей ренты и обладателей фиксированных доходов (в частности, пенсионеров) к производителям. Однако с наступлением гиперинфляции, когда деньги просто потеряли свою ценность, инфляция перестала отвечать интересам и промышленников, и профсоюзов. Развал проинфляционной коалиции стал неизбежен [234, с. 23].
Тем не менее инфляционная лавина уже нарастала как снежный ком. Свою трагическую роль в наступлении катастрофы сыграл внешний фактор. Очередной критический момент возник на рубеже 1922-1923 гг. Германия предложила свой план выплаты репараций, основанный на предоставлении ей кредитов. Лондонская конференция союзников отвергла его и потребовала выложить денежки.
Но выкладывать было уже нечего. В ответ на германские проволочки с осуществлением очередных выплат и националистические заявления некоторых влиятельных в германской политике фигур комиссия по репарациям заявила, что фактически

476
имеет место дефолт [309, с. 448]. Франция, Италия и Бельгия быстро согласились с данной оценкой состояния германских дел и приступили к решительным действиям. 11 января 1923 г французские и бельгийские войска, стремившиеся гарантировать получение репарационных платежей, осуществили оккупацию Рура — крупнейшего промышленного региона, находящегося на западе Германии.
После этого конфликт достиг еще большего обострения Французы поначалу просто хотели получить свои деньги, но теперь уже германские власти «пошли в разнос». Вместо того чтобы минимизировать вызванные оккупацией потери, они призвали население оккупированных территорий не сотрудничать с захватчиками. В ответ на это Франция прибегла к захвату банковских авуаров и вывозу промышленного оборудования.
В итоге оккупация вызвала целый комплекс негативных последствий.
Во-первых, среди немцев поднялась очередная националистическая волна, вызванная этим унижением, а также тем, что иностранцы, пользуясь катастрофическим обесценением марки, активно скупали германскую собственность. В дальнейшем все это нашло свое отражение в нарастании шовинистических и реваншистских настроений.
Во-вторых, население Рура поднялось на забастовку, которую Германия должна была поддержать. Забастовщики лишались средств к существованию, часто попадали в тюрьму, а потому их семьи должны были содержаться за счет германского правительства Подобная поддержка потребовала дополнительного финансирования, которое оказалось непосильным для опустошенного германского бюджета. Тем не менее экономика была поставлена на службу политике, и деньги для Рура стали добываться за счет эмиссии. С февраля по сентябрь 1923 г. от 66 до 100% зарплаты работникам этого региона выплачивалось за счет государства [492, с. 105].
В-третьих, дестабилизация положения в важнейшем сырьевом регионе страны нанесла чувствительнейший удар по работе всей экономики Германии. Достаточно сказать, что

477
85% германского угля ранее поступало для промышленных нужд из этой области. Индекс промышленного производства пал до самой низкой точки и составил в 1923 г. лишь 47 % от уровня 1913 г. 94% заводов и фабрик было закрыто или работало с неполной нагрузкой [35, с. 191]. Всего менее трети германских рабочих было занято на производстве в течение полного рабочего дня [309, с. 454].
Отсутствие производства обусловило и отсутствие налогов. Таким образом, потребность в увеличении бюджетных расходов сочеталась с развалом всей системы налоговых поступлений. Даже таможенные платежи стали взиматься хуже, поскольку оккупированная Рейнская область превратилась в «дыру на границе» и стала использоваться бизнесом для нелегального провоза товаров в страну [ 154, с. 71 ].
Более того, бизнес не только не давал налогов, но и сам требовал денег. Поскольку деловые круги несли потери от оккупации, правительство компенсировало им значительную часть тех сумм, которые уходили французам. Например, за вывезенный из Рура уголь промышленники получили от своих властей 80% его стоимости [35, с. 190]. На государство же легло финансирование затрат по поддержанию неработающих предприятий. 60-80% расходов, связанных с технологическим обеспечением функционирования шахт в период забастовок, осуществлялось из бюджета страны [492, с 105].
В-четвертых, несмотря на объявление дефолта и оккупацию, Германия не отказалась от платежей, которые она должна была осуществлять англичанам и итальянцам [309, с. 449]. ° политическом отношении такой подход был выгоден, поскольку раскалывал фронт союзников и создавал возможность для осуществления маневра. Но в экономическом отно-бнии сохранение обязательств оставалось еще одним грузом, висящим на тощем германском бюджете и вызывающим инфляционные ожидания.
В 1923 г. кредитно-денежная и финансовая системы фактически перестали существовать. Темпы роста цен значительно превзошли даже темпы денежной эмиссии (по причине

478
распространения катастрофических инфляционных ожиданий), и составили 126 000 000 000 000%. Население старалось больше не иметь дела с марками.
В этой ситуации широкое распространение стала получать иностранная валюта. Кроме того, некоторые германские компании (например, железная дорога) начали прибегать к эмиссии своих собственных, частных денег, которые они обеспечивали долларовыми резервами, золотом или же просто зерном. Государство допускало подобную эмиссию, выдавая для этого специальные лицензии, но многие прибегали к выпуску частных денег и без специального разрешения, ведь даже эти ненадежные платежные средства были для населения привлекательнее официальной валюты [428, с. 23-27; 153, с. 213]. Прибегали к денежной эмиссии и отдельные германские земли. В результате общий объем частных и провинциальных денег по имеющимся оценкам даже превысил объем официальных платежных средств [292, с. 343-344].
Столкнувшемуся со столь значительными трудностями правительству нужно было срочно принимать стабилизационные меры, но оно не было способно на решительные действия, оказавшись в зависимости, с одной стороны, от крупного капитала (пример — компенсация потерь, понесенных бизнесом в Руре), а с другой — от широких слоев населения (пример — социальные расходы). В тех же случаях, когда оно все же выступало с инициативой, эта инициатива торпедировалась парламентскими партиями. В частности, и в марте, и в июле они отправляли на доработку налоговый законопроект [309, с. 449].
А в это время положение дел со сбором налогов обстояло чрезвычайно плохо. Фактически фискальная система перестала быть источником доходов бюджета и превратилась в источник расходов. На содержание аппарата тратилось больше денег, чем поступало в бюджет от сбора налогов [259, с. 134] Действие эффекта Оливера-Танзи совершенно обесценивало поступления, но ни парламентарии, ни аппарат правительства не готовы были взять на себя инициативу и ответственность за повышение или пересчет на золотой основе налогов

479
для нейтрализации последствий инфляции. Государственная машина перестала выполнять свои функции [492, с. 174-180].
Власти просто закрывали глаза на происходящее, предпочитая надеяться на то, что Великобритания вмешается в ход дел и надавит на Францию. Некоторое время доминировала идея, согласно которой следовало поддерживать курс марки валютными интервенциями, даже несмотря на огромную эмиссию. Президент Рейхсбанка Рудольф Хавенштайн полагал, что тем самым он будет противодействовать инфляционным ожиданиям. О том, что такого рода меры окажутся экономически бессмысленными, если переговоры не приведут к успеху, никто не хотел задумываться.
Когда в конце января 1923 г. марка упала в два раза, Хавенштайн интервенциями вернул курс на прежнее место. Но в апреле немецкая валюта снова упала. Международные резервы Рейхсбанка лишь тратились впустую, но зато от этих операций выигрывали бизнесмены — в том числе и те, кто наиболее активно выступал с патриотическими заявлениями. В частности, апрельскому падению марки предшествовала крупная покупка валюты, осуществленная Гуго Стиннесом. Резервы Центробанка под аккомпанемент патриотических рассуждений перекочевывали в частные карманы [492, с. 108, 111].
Беспомощность правительства и Рейхсбанка в конце концов вылилась в попытку организации патриотических валютных займов, примерно как во времена французской революции, с той лишь разницей, что теперь они не могли быть подкреплены репрессиями. Бизнесмены подписывались на займы, но «патриотизма» явно не хватало для того, чтобы компенсировать бюджетный дефицит [492, с. 200].
Макроэкономическая ситуация была ужасной, но не менее ужасной была, если можно так выразиться, ситуация политэкономическая. И немцы, и союзники хотели, естественно, нормализации состояния дел в Германии. Однако при том ни та ни другая сторона не были готовы идти навстречу друг другу, полагая, что именно «противник» должен навести порядок в собственном доме. Немцы считали, что их беды

480
происходят исключительно от несправедливых репараций тогда как союзники делали упор на то, что разумное хозяйствование может обеспечить выплаты любых сумм.
Это различие мнений нашло яркое отражение в своеобразной экономической дискуссии о причинах германской инфляции.
Все немцы, включая представителей правительства и Рейхсбанка, экономистов и журналистов, придерживались взгляда, согласно которому причина инфляции — дефицит платежного баланса. Аргументировалось это тем, что падение марки по отношению к доллару осуществлялось темпами более быстрыми, чем эмиссия бумажных денег. В немецкую валюту не верили, от нее всяческими способами избавлялись, приобретая валюту твердую, а продавцы при установлении внутренних цен вынуждены были ориентироваться на динамику валютного курса, поскольку других ориентиров, собственно говоря, и быть не могло. Следовательно, до тех пор пока не будет решена проблема репараций, полагали сторонники данной теории, инфляцию остановить не удастся, так как до этого момента никто не поверит в будущее немецкой марки.
Немецкой точке зрения противостояла, условно говоря, английская, которая была характерна в основном для представителей комиссии по репарациям. Для них главной причиной инфляции был бюджетный дефицит, поскольку денежная эмиссия все же являлась следствием превышения расходов над доходами. Если бы немцы не печатали в таком большом количестве новые деньги, доверие к марке рано или поздно должно было бы восстановиться, считали зарубежные специалисты [292, с. 42-47].
Впоследствии выяснилось, что в краткосрочном плане были правы англичане, хотя в долгосрочном — только приток иностранных кредитов и пересмотр подхода к репарациям помогли закрепить первоначальные успехи стабилизации. Остановить гиперинфляцию удалось только на рубеже 1923-1924 гг., благодаря осуществлению комплекса мероприятий. Все началось

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Как быстро развивается рыночное хозяйство в германии экономики модернизации
Стали основой возрождения многочисленных югославских стад
Как возникло польское государство
Вопреки желаниям венгерской половины монархии ни за
политологии Травин Д. Европейская модернизация 11 экономики