1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10

На статьи И.С. Аксакова, выступавшего под псевдонимом Касьянова, Герцен трижды отвечал в «Колоколе». Он отмечал искренность своего оппонента, независимость его суждений. Но на стремление Аксакова объяснить радикализм «Колокола» исключительно влиянием М.А. Бакунина Герцен решительно возражает. В своем ответе он достаточно мягко, щадя Аксакова, опровергает его домыслы: «Теперь нас называют изменниками (…). Нет, не ждите моего раскаяния (...). Мы не можем изменить нашему воззрению, это сильнее нас, да и не хотим вовсе» (XVII, 211).

Что касается обвинения в чрезмерном влиянии Бакунина на направление «Колокола», то в этом Аксаков не был одинок. Мнение, что Герцен со времени приезда Бакунина в Лондон в 1861 г. заметно изменил направление своих изданий в сторону радикализма, часто высказывали И.С. Тургенев, Ю.Ф. Самарин и другие бывшие друзья и почитатели «Колокола».

Действительно, с первого упоминания имени М.А. Бакунина на страницах «Колокола» в связи с его побегом из сибирской ссылки у читателя создается впечатление о его исключительной близости к редакции. Герцен не только поднимает Бакунина на щит, но и как бы солидаризируется с ним, связывая дальнейшую деятельность «Колокола» с возобновлением революционной деятельности Бакунина. Из писем этого периода видно, что публицист не только сам оказывает большую материальную поддержку Бакунину, но и организует с помощью И.С. Тургенева в его пользу денежный сбор среди старых московских товарищей. Для Тургенева это была дань дружбе юношеских дней. У Герцена верность старым друзьям была всегда сильна. Это сказывалось в его отношении к славянофилам. Уважение к прошлому проявлялось даже по отношению к людям, ставшим его противниками. Тем более оно не могло не проявиться к Бакунину, с которым его связывало не только прошлое, но и единство политических целей, а кроме того, оно было данью испытаниям, выпавшим на судьбу революционера.

Однако вскоре после приезда Бакунина в Лондон Герцен испытывает разочарование. Сначала это было дружеское недовольство строем жизни бывшего товарища, его отношением к работе. Разногласия усугубились, когда в 1863 г. в «Колоколе» стал обсуждаться польский вопрос. Бакунин считал, что направление «Колокола» слишком отвлеченное, литературное, тогда как в России наступает пора практических дел. Руководители «Колокола» не разделяли мнения Бакунина о необходимости непосредственного участия в польском восстании. Они не разделяли также и приемов его агитации.

К концу 1863 г. отношения Герцена и Огарева с Бакуниным так обострились, что в переписке руководителей «Колокола» даже ставится вопрос о разрыве с ним. Поэтому говорить о влиянии Бакунина на направление «Колокола» было бы большим преувеличением. Тем более, что и собственное участие Бакунина в «Колоколе» в качестве сотрудника также весьма незначительно: в газете была напечатана одна статья Бакунина «С.-Петербургская нескромность» по поводу опубликования в русских газетах программы тайной польской организации и два обращения к славянским народам. Эти публикации относятся к 1862 г., т.е. началу пребывания Бакунина в Лондоне. В последующие годы в «Колоколе» не встречается ни одного материала за его подписью вплоть до 1867 г., когда были помещены два его письма в редакцию «Колокола».

Таким образом, то положение, в котором оказался «Колокол» в 1863 г., та потеря популярности, к которой привела газету поддержка Польши, не были следствием бакунинского влияния, а являлись результатом сознательного выбора руководителей «Колокола». Несмотря на трудность выбора, на все сомнения и колебания, когда «хотелось замолчать», «замолчать было решительно невозможно» (XVIII, 460). В обстановке террора и реакции Герцен уже не мог отказаться от поддержки Польши, хотя это и стоило «Колоколу» популярности.

«Мы испытали отлив людей с 1863 – так, как испытали его прилив от 1856 до 1862», – спустя год писал Герцен Тургеневу, высказывая мысль о невозможности в той ситуации поступить иначе. «Придет время, – продолжал он, – не “отцы”, так “дети” оценят тех трезвых, тех честных русских людей, которые одни протестовали – и будут протестовать против гнусного умиротворения. Наше дело, может, кончено. Но память того, что не вся Россия стояла в разношерстном стаде Каткова, останется» (XXVII, 454–455).

Спрос на лондонские издания к середине 1863 г. настолько сокращается, что в августе Герцен констатирует уже полную остановку сбыта. Тираж к концу года падает до 500 экземпляров. Показательно, что к этому времени прекращается и поток посетителей Герцена. Публицист понимает, что наступившая в России политическая реакция требует новых форм пропаганды. Впоследствии он выразит эту мысль кратко и емко: «Разные времена требуют разных оружий» (XXX, 53).

Реакция, наступившая в России в 1862–1863 гг., породила новую волну политических эмигрантов. Не имея возможности продолжать борьбу в родной стране, многие революционно настроенные молодые люди эмигрировали в Европу. Так, к 1863 г. в Швейцарии собралась многочисленная русская колония. Новая эмиграция получила в истории название «молодой», в отличие от «старой», меньшей по численности, но представленной крупнейшими деятелями освободительного движения. От «старой», дворянской эмиграции «молодая» отличалась и по своему социальному происхождению: это по преимуществу были разночинцы.

Герцен еще во время своей поездки по Италии и Швейцарии в конце 1862 г. лично убедился, что большинство эмигрантов сосредоточивается именно на континенте, и что отсюда имеются постоянные связи с Россией. Эти соображения привели руководителей «Колокола» к решению перевести типографию на континент. Относительно места организации типографии возникали различные предложения: Швейцария, Италия, Бельгия. Даже после того, как будущее место типографии было определено в Женеве, колебания Герцена продолжались вплоть до 1865 г., когда и он, и издание «Колокола» окончательно переселились в Швейцарию.

Но большее значение, чем эти внешние условия, для осуществления плана переезда и для самого продолжения «Колокола» имел вопрос внутреннего, принципиального характера о взаимоотношениях Герцена с «молодыми» эмигрантами.

В первое время в среде «молодых» возникает предположение использовать сохранившееся еще влияние Герцена и его издательства. Для Герцена и Огарева также было важно сблизиться с молодыми, так как они только что покинули Россию, знали о положении в ней не понаслышке и поэтому могли, как полагали редакторы «Колокола», своими молодыми силами содействовать подъему издательства. В течение 1863–1864 гг. в этом направлении с обеих сторон предпринимались попытки делового контакта. Из переписки видно, что «молодые» эмигранты часто обращались к редакторам «Колокола» с вопросами, просьбами, даже за советами. Герцен и Огарев охотно поддерживают создающиеся связи, оказывают молодой эмиграции всяческую помощь. При редакции «Колокола» был создан «Общий фонд», предусматривавший и самообложение эмигрантов, однако ввиду их бедности деньги поступали в весьма скудных суммах. Налаживание путей в Россию шло с большим успехом. В Константинополе проблемой связи занимался В.И. Кельсиев, в Швеции – М.А. Бакунин, в Италии – Л.И. Мечников, в Германии – В.И. Бакст и Н.И. Жуковский. Для того чтобы обеспечить растущий спрос на революционную литературу, осенью 1862 г. Бакст создал в Берне русскую типографию. Однако дела ее шли не слишком успешно, и в среде эмигрантов возникла идея объединить ее с Вольной русской типографией Герцена. Несмотря на то, что Огарев отнесся к этой идее одобрительно, Герцен решительно возражал. «Служить им я буду, – писал он Огареву, – но, прежде чем брать солидную ответственность, хочу видеть их журнал, их “profession de foi”»[21].

Герцен не хотел ставить свое дело в зависимость от людей, в деловых и политических качествах которых не был уверен. От помощи же «молодым» он не только не отказывался, но, напротив, проявлял большую активность, сотрудничая с бернской типографией и помогая ей материально. Более того, когда в августе 1863 г. в Лондон приехал член Центрального комитета «Земли и воли» Н.И. Утин, Герцен предложил ему войти в редакцию «Колокола», но получил отказ. Дело в том, что Утин рассчитывал на превращение «Колокола» в общеэмигрантский орган с более радикальной платформой, на что Герцен пойти не мог.

Встреча с «молодыми» в декабре 1864 г. убедила Герцена в правильности своего решения. В письме Огареву от 30 декабря 1864 г. он достаточно четко определил суть разногласий: «Главное предложение вот в чем – сделать “Колокол” обширнее, берутся за корреспонденции и статьи – денег не дают ни гроша (да и нет их) и хотят сделать не редакцию, – а совет для обсуживания статей». В конце письма, вероятно, под влиянием горького раздумья, выдвигается такой проект: «А что ты думаешь о том, чтоб передать птенцам совсем “Колокол” и остаться при “Полярной звезде”?» (XXVII, 5). Однако вскоре Герцен решительно отказывается от этой идеи. Cлишком настойчивы и ультимативны требования «молодых» и слишком мало, по его убеждению, у них оснований для этого. «Колокол» для Герцена был не только политическим, но и литературным делом, а из молодых эмигрантов мало кто доказал свои способности к литературе.

Главной задачей Герцена в начале женевского этапа издания было снова нащупать среду своих читателей, создать среди них сеть постоянных корреспондентов, чтобы «Колокол» мог получить прежнюю силу. Первое же обращение из Женевы к «Нашим читателям» показывает, как Герцен мыслил осуществить это дело. Заявляя читателям о необходимости присылки не только статей, но и (в особенности) корреспонденции, так как «при всех общих статьях, мы не сделаем “Колокола” живым, русским органом без корреспонденции из края» (XVIII, 388), редакция обращала внимание на актуальность их содержания. Опыт прежних лет показал, что правильно выбранные актуальные вопросы русской действительности обусловили популярность «Колокола», его активное участие в жизни России. Редакция выдвигает на первый план вопрос, который ей кажется наиболее важным для данного момента: «Теперь на череду ударять к Собору, к земскому бессословному собору. До чьего-нибудь слуха звон наш дойдет и разбудит мысль о нем. Если б мы думали, что он бесплоден, мы сложили бы руки» (XVIII, 386).

Однако необходимый контакт с читателем в России так и не был налажен. «Что враги наши пошли по другой дороге и захватили с собой девять десятых друзей, это мы знаем и видим, – писал Герцен в статье “К концу года” (1865). – Но долго ли за ними пойдет читающий русский люд – этого мы не знаем и не видим, а ведь мы пишем только для него» (XVIII, 452).

Положение в России усугубилось после покушения на царя 4 апреля 1866 г. Русские либералы, напуганные выстрелом Дм. Каракозова, определенно приняли сторону правительства и молча переносили растущую реакцию. Герцен также резко осудил покушение: «Выстрел 4 апреля был нам не по душе, – заявлял он в статье “Иркутск и Петербург (5 марта и 4 апреля 1866)”. – Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую на себя брал какой-то фанатик. (...) Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами» (XIX, 58). Это выступление стало еще одним поводом для упреков Бакунина и молодых эмигрантов в отступничестве Герцена.

Спрос на «Колокол» продолжал падать. Внешние причины – усилившиеся преследования заграничной печати и трудности ее распространения – не были главными. И в то время были читатели, которые умели обойти эти препятствия и даже в российской провинции могли доставать, распространять и хранить издания Герцена. Но теперь их остались единицы, в лучшем случае десятки вместо сотен прежних лет. Особенно наглядным показателем сокращения связей «Колокола» с Россией было само содержание газеты. Документальные материалы еще поступали из России, статьи и письма – гораздо реже, и почти совсем не стало корреспонденции. В результате самый живой прежде раздел «Смесь» изменяет свой характер: не имея достаточной информации от читателей-корреспондентов, Герцен использует публикации русской легальной прессы, а иногда и прессы иностранной. Правда, он обрабатывает материалы для «Смеси» по-прежнему блестяще и остроумно, но это не может заменить исчезнувшей близости с читателем.

В первые дни нового 1867 г. Герцен еще полагал, что «”Колокол” надобно поддерживать как знамя» (XXIX, 10). К концу февраля он с грустью сообщает Огареву: «Русские говорят, что в Петербурге и Москве решительно никто “Колокола” не читает и что его вовсе нет; что прежде разные книгопродавцы sous main хоть продавали, а теперь пожимают плечами и говорят: “Никто не требует”» (XXIX, 49). 7 марта он вновь сетует: «”Колокол” нейдет. (...) Есть потребность на заграничный конституционный орган – и больше ни на какой» (XXIX, 55).

В июле 1867 г. «Колоколу» исполнилось десять лет. «Десять лет! – писали издатели в статье “1857–1867”. – Мы их выдержали, и, главное, выдержали пять последних, они были тяжелы. Теперь мы хотим перевести дух, отереть пот, собрать свежие силы и для этого приостановиться на полгода» (1867. 1 июля). Однако предположение прекратить издание лишь на полгода не оправдалось. Условия общественной жизни России за это время не изменились к лучшему, и издание «Колокола» на русском языке не возобновилось, да и не могло возобновиться.

Возникший в годы общественного подъема в России и опирающийся на сотни читателей-корреспондентов, в момент спада демократического движения, лишенный непосредственной связи с родиной, «Колокол» не мог уже продолжать прежнее существование, понимая это и не желая замолчать вовсе, Герцен планирует издавать «Колокол» для Европы. В письме Огареву от 19 сентября 1867 г. он пишет: «...что же “Колокол” издавать по-французски – или нет? Русский бесполезен» (XXIX, 202).

Французский «Kolokol» мыслился как продолжение русского издания с «Русским прибавлением». «Меняя язык, газета наша остается той же и по направлению и по цели», – сообщал Герцен в ее первом номере от 1 января 1868 г. Объясняя причины, побудившие предпринимать печатание на чужом языке, он писал далее о том, что наступило время познакомиться с Россией «до того, как завяжется весьма вероятная борьба (...) которая помешает всякому беспристрастию и приостановит всякое изучение» (XX, 8).

Издавая французский «Колокол» в новых исторических условиях, с новым уровнем знания и понимания исторического развития, Герцен, чтобы подготовить европейского читателя к восприятию современного положения в России, кратко повторил написанное им о России, в концептуальной форме изложил свой взгляд на Россию и Запад, а затем развил эти мысли применительно к современности[22]. «Ничего нового мы сказать не собираемся», – так начиналась статья «Prolegomena», напечатанная в первом номере газеты. Однако во французском издании тема России и Запада зазвучала по-новому. В условиях, когда в ряде европейских держав, а особенно во Франции, широко велась антирусская кампания, Герцен считал своим долгом говорить от имени страны и русского народа. Он начал с определения места России в мире: «...мы – часть света между Америкой и Европой, и этого для нас достаточно» (XX, 54). Говоря о своеобразии русского народа, Герцен писал: «Мы довольны тем, что в наших жилах течет финская и монгольская кровь; это ставит нас в родственные, братские отношения с теми расами-париями, о которых человеколюбивая демократия Европы не может упомянуть без презрения и оскорблений» (XX, 53).

Внеся коррективы в свои представления о западном мире, Герцен обратился к историческим особенностям русского народного быта, к проблеме изменения положения крестьянской общины в связи с освобождением крестьянства от крепостного права. При этом особое внимание он уделил вопросам самоуправления, которые возникли как следствие прошедших буржуазных преобразований в России, особенно земской реформы 1864 г.

Недостаточная осведомленность о положении дел в России, возможность судить о них в основном по русской прессе, объясняющаяся отсутствием прежних источников живой информации из писем, корреспонденции и от посетителей, привели Герцена к некоторой узости и односторонности представлений о событиях в России. Естественно, что русская либеральная пресса (с 1866 г. наиболее радикальные демократические журналы «Современник» и «Русское слово» были закрыты), ратовавшая за продолжение реформы, выражала лишь одну точку зрения общества. Но именно она по преимуществу и была доступна в это время публицисту, внимательно следившему за событиями в России. Вероятно, поэтому Герцен получил несколько иллюзорные представления о появившейся возможности мирного прогрессивного развития страны.

«Итак, – заключал он статью «Prolegomena», – остается созыв “великого собора”, представительства без различия классов – единственное средство для определения действительных нужд народа и положения, в котором мы находимся» (XX, 78). В своей теории «русского социализма» Герцен приходит к необходимости созыва Учредительного собрания и вновь, рассматривая альтернативное развитие событий, предпочтение отдает мирной модели – «без потрясения, без переворота – террора и ужаса – без потоков крови» (XX, 79).

В статье «Prolegomena» он последовательно показывает западному читателю, как прорастали в России ростки демократического движения, какую роль сыграли в этом русское правительство и русская печать. Причем, несмотря на расхождение с бывшими друзьями, отдает должное единству усилий печати всех направлений в деле освобождения крестьян: «Все политические и литературные оттенки, все школы – скептические и мистические, социалистические и панславистские, лондонская пропаганда и петербургские и московские газеты – соединились в общем деле для защиты права крестьянина на землю» (XX, 74).

Реакция в России на выход «Колокола» на французском языке была мгновенной. В передовой статье «Биржевых ведомостей» от 6 февраля 1868 г. возобновление «Колокола» рассматривалось как «факт грустный». Герцен был назван «беглым доброжелателем русского народа, пресловутым крикуном с другого берега». «Биржевые ведомости» предлагали создать международный русско-французский орган для «борьбы с воззрениями и тенденциями» нового «Колокола».

В номере от 1 апреля Герцен опубликовал ответ «Биржевым ведомостям». Отвергая обвинения русских газет в том, что он действует в ущерб России, публицист спрашивал, почему «быть врагом русского правительства – значит быть врагом русского народа и действовать “в ущерб родине”?» (XX, 143). Далее он напоминал о временах, когда русская пресса, «напуганная враждебностью общественного мнения, погрузилась в молчание и стушевалась – и мы, мы одни, говорили в защиту русского народа не только в газетах, но и на митингах в Лондоне» (XX, 144).

Нападки продолжались. Так, корреспондент газеты «Голос» Н. Родионов упрекал «Колокол» в «глумлении над пробуждением национального сознания» в России и в пристрастии Герцена и Бакунина к полякам. В номере «Голоса» от 14 сентября содержались также насмешки над «неизменностью программы “Kolokol”» и отсутствием у него читателей.

В ответ на публикации «Биржевых ведомостей», «Голоса», «Московских новостей», «Москвы», «Вестей» и других изданий Герцен писал в статье «Нашим читателям»: «Подвергаясь нападкам со стороны диаметрально противоположных по направлению органов, мы не хотели и не хотим отвечать, пока только будет возможность отмалчиваться» (XX, 355). Однако уже в статье «Мания доносов» дает отповедь своим оппонентам, указывая на шпиономанию русских газет: «Невыразимо чувство отвращения, негодования, которое испытываешь, будучи русским, не зараженным полициоманией, – при чтении этих префектурных передовиц в наших газетах». В центре изданий он видит Каткова, «подобно счастливой матери, окруженной своей семьей, которая состоит из крошечных доносчиков, копошащихся возле нее» (XX, 360–361).

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10