1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10

О том, что у Герцена не будет недостатка в авторах, писал ему еще до выхода «Колокола» неизвестный корреспондент из России: «Можете быть спокойны, у вас не будет недостатка в сотрудниках»[5]. Он сообщал также, что «Полярная звезда» читается с жадностью, ее статьи переписываются, пересказываются, что молодое поколение сочувствует издателям. В круг постоянных читателей входила и царская семья. 26 апреля 1857 г. Герцен пишет своей давней приятельнице М.К. Рейхель: «А вы знаете, что великие князья читают “Полярную звезду”? Вот, мол, тятеньку-то как пропекает...» (XXVI, 91). О популярности своих изданий Герцен постоянно пишет друзьям. 9 апреля 1857 г. К. Фогту: «Вы не можете себе вообразить, какие размеры принимает наша лондонская пропаганда... Мои книги продаются превосходно, издержки полностью покрываются» (XXVI, 88); 17 июля 1857 г. М.К. Рейхель: «...со всех концов весть одна – что успех “Полярной звезды” неимоверный» (XXVI, 105). Об этом же свидетельствовал в письмах Герцену находившийся в это время за границей Н.А. Мельгунов: «Лондонские издания распространяются так быстро, что недостаточно экземпляров»; через три месяца, в ноябре 1857 г.: «В нынешнем году требования на твои издания были страшные»[6].

Эта потребность все более ощущается в России. «Влияние твое безмерно, – писал Герцену в начале 1858 г. К.Д. Кавелин. – Herzen est une puissance[7], сказал недавно кн. Долгоруков за обедом у себя. Прежние враги твои по литературе исчезли. Все думающие, пишущие, желающие добра твои друзья и более менее твои почитатели... Словом, в твоих руках огромная власть»[8].

Среди неотложных преобразований, за которые, наряду с требованием уничтожения крепостного права, боролась прогрессивная общественность России второй половины 1850-х годов, было требование независимого русского слова. Это требование было ключевым в программе преобразований, с которой Герцен выступил в «Полярной звезде». Издатели «Колокола» одной из главных задач считали консолидацию всех прогрессивных сил страны. Стремлением объединить широкие и разнообразные слои обусловлены и первоначальные программные требования «Колокола»: «освобождение слова от цензуры, освобождение крестьян от помещиков, освобождение податного состояния от побоев» (XIII, 8). В политических условиях России второй половины 1850-х годов такая программа отвечала задачам создания антикрепостнического фронта. Она привлекала либерально-оппозиционные круги, активность которых все возрастала.

С 1856 г. Герцен начал выпускать публицистические сборники «Голоса из России», которые были составлены из материалов, присланных русскими либералами. Всего с 1856 по 1860 г. появилось девять выпусков. В предисловии к первому Герцен сообщал, что публикуемые материалы «принадлежат к той письменной литературе, которая развилась с необыкновенной силой во время последней войны и после смерти Николая I». При этом Герцен подчеркивает, что он только «типограф, готовый печатать все полезное нашей общей цели», поэтому готов публиковать вещи, «прямо противоположные нашему убеждению, но сходные в цели»[9].

Материалы, опубликованные в первом выпуске «Голосов из России», предваряло «Письмо к издателю», подписанное «Русский либерал». Первая его часть была написана К.Д. Кавелиным, вторая – Б.Н. Чичериным. Несмотря на различия в тоне и оценке деятельности Герцена, авторы сходились в том, что являются противниками революционных и социалистических теорий Герцена, но готовы публиковаться в его изданиях, так как в России обречены «на глубокое, безусловное молчание».

Связи Герцена с Россией быстро расширялись и становились постоянными. Первоначальная присылка отдельных запрещенных произведений и рукописной литературы переросла в нескончаемый поток корреспонденции, которые не могли быть опубликованы в российской периодике. И чем острее в России разгоралась борьба вокруг подготовки крестьянской реформы, тем больше становился спрос на свободное слово. Герценовские издания оказывали значительное влияние на действия правительственных сфер. До Герцена регулярно доходили сведения о том, что за «Колоколом» внимательно следит сам Александр II. Встревоженные распространением изданий Вольной русской типографии, правящие круги все настойчивее изыскивают средства для противодействия им; не ограничиваясь мерами чисто полицейского характера на территории России (установление строго таможенного надзора, преследование лиц, хранящих и распространяющих издания и пр.), они разрабатывают и другие средства борьбы с Герценом. К 1857–1858 гг. относится замысел ряда высокопоставленных лиц создать печатный орган, который смог бы противодействовать «Колоколу». Вопрос об издании анти-«Колокола» являлся предметом специального обсуждения на заседаниях Государственного совета[10]. Однако эта идея оказалась нереализованной. Одновременно правительство активизирует деятельность по борьбе с герценовскими изданиями за пределами России. Так, в течение только первой половины 1858 г. русскому правительству удалось добиться официального запрещения «Колокола» в Пруссии, Саксонии, в Риме, Неаполе, Франкфурте-на-Майне. Обращение к английскому правительству с просьбой запретить издательскую деятельность Герцена не увенчалось успехом, и тогда правительство предпринимает попытки воспрепятствовать распространению изданий в Париже. Но эти намерения оказались безуспешными. «Колокол» продолжал набирать силу, определяя свое место в расстановке общественно-политических сил и периодических изданий в России. К 1859–1860 гг. относится полемика «Колокола» с «Современником» об отношении к обличительной литературе и другим вопросам, по которым в программах изданий обозначались расхождения.

1 марта 1860 г. в «Колоколе» было помещено «Письмо из провинции» за подписью «Русский человек». Письмо было продолжением полемики, разгоревшейся между «Современником» и «Колоколом». Автор упрекал Герцена за недостаточный радикализм, за стремление к мирному решению крестьянского вопроса, за то, что

«Колокол» «переменил тон», что он должен «благовестить не к молебну, а звонить в набат», «звать Русь к топору».

Герцен в редакционном предисловии к письму подчеркнул: «Мы расходимся с вами не в идее, а в средствах; не в началах, а в образе действования. Вы представляете одно из крайних выражений нашего направления». Публицист категорически отверг призывы к «топору», «пока останется хоть одна разумная надежда на развязку без топора». В основе его убеждений лежал трагический опыт 1848 г. «Июньская кровь взошла у меня в мозг и нервы, – писал Герцен, – я с тех пор воспитал в себе отвращение к крови, если она льется без решительной крайности». Не видя этой крайности в политической обстановке начала 1860-х годов, публицист не принял предложения своего оппонента изменить направление «Колокола». Он считал необходимым вести работу по ознакомлению русского общества с ходом подготовки реформы.

В полемике с «Русским человеком» Герценом была поставлена принципиально важная для него проблема: реформа или революция – проблема, которая пройдет через его публицистику последующих лет как главная дилемма в выборе пути решения крестьянского вопроса. Еще в статье «Революция в России» (1857) публицист со всей определенностью заявил: «Мы (...) от души предпочитаем путь мирного, человеческого развития путю развития кровавого; но с тем вместе так же искренно предпочитаем самое бурное и необузданное развитие – застою николаевского status guo» (XIII, 22). Через год, в сентябре 1858 г., он развил эту мысль: «Мы не любители восстаний и революции ради революции, и мы думаем, – и мысль эта нас радовала, – что Россия могла бы сделать свои первые шаги к свободе и справедливости без насилия и ружейных выстрелов» (XIII, 340). Предпочтение Герцена мирной «самодержавной революции» связывалось в ту пору с надеждами на царя, на возможности верховной власти. Эти надежды основывались на историческом опыте России, развитие которой со времен Петра I в значительной мере определялось действиями правительства и образованного дворянства. Кроме того, публицист считает невозможным и безнравственным «звать к топорам» из Лондона.

Полемика с «Русским человеком» была лишь началом. Впереди были споры с «Молодой Россией», с Бакуниным, где вновь встали проблемы выбора между реформой и революцией, готовности к революции, революционной нравственности и гуманизма.

Полемика с «Современником» показала, что при общих конечных целях средства решения крестьянского вопроса они видели по-разному, и каждый из них вел свою линию. В то время как «Современник» перед реформой категорически размежевался с либералами, «Колокол» стремился к объединению различных оппозиционных сил, пытаясь использовать все возможности для освобождения крестьян мирным путем, путем реформ.

В 1860–1861 гг. издательская деятельность лондонских «агитаторов» приобрела огромный размах. Материалы, в большом количестве поступавшие с родины, помещались в «Колоколе», в приложении к «Колоколу» – «Под суд!», издававшемся в 1859–1862 гг. вместо прекративших свое существование «Голосов из России», в «Исторических сборниках», в «Полярной звезде».

По предложению Огарева в 1862 г. для читателей из народа, старообрядцев стало издаваться «Общее вече». Цель издания заключалась в том, чтобы соединить «всех даровитых, честно благу народа преданных людей всех сословий и всех толков на одно “Общее вече”»[11]. Издание это было первым нелегальным органом для крестьян и городского мещанства. Просуществовало оно, однако, недолго. Возникнув на волне подъема общественного движения, «Общее вече» не смогло удержаться во время его спада и в 1864 г. перестало существовать. Вышло всего 29 номеров.

Издательская деятельность Герцена начала 60-х годов была обусловлена как поисками собственной, соответствующей времени тактики, так и реальными процессами в самой России. В эти годы правительство обрушило репрессии не только на революционеров и восставших крестьян, но и на другие социальные слои. Особое возмущение в русском обществе вызвали действия правительства против студентов, недовольных введением нового университетского устава. Правительство пристально следило за информацией о студенческих волнениях летом и осенью 1861 г. в Петербурге, Москве и других университетских городах. 28 сентября Министерство народного просвещения разослало телеграммы, запрещавшие печатать что-либо о студенческих беспорядках.

Зато на страницах европейских газет в октябре – ноябре 1861 г. регулярно публиковались сообщения о студенческих волнениях в России. «Колокол» откликнулся на эти события рядом статей: «Петербургский университет закрыт!», «По поводу студенческих избиений», «Третья кровь!», «Исполин просыпается!». Герцен приветствовал студентов: «Хвала вам! Вы начинаете новую эпоху, вы поняли, что время шептанья, дальних намеков, запрещенных книг проходит. Вы тайно еще печатаете дома, но явно протестуете». Сейчас, в разгар общественной борьбы, публицист призывал студентов к действию: «В народ! к народу! – вот ваше место» (XV, 175).

В начале 60-х годов в обеих столицах и в провинции возникло множество революционных и оппозиционных кружков, разнообразных по составу и направленности. Одной из таких организаций стал кружок, созданный в Москве двумя студентами университета – П.Э. Аргиропуло и П.Г. Заичневским. Именно отсюда вышла прокламация «Молодая Россия», которая вызвала споры в России и большой интерес со стороны Герцена.

Эта прокламация распространялась в Москве, Петербурге и провинции большим тиражом. Ее содержание было крайне революционным. Она призывала к захвату государственной власти, которая должна была осуществиться революционным меньшинством. Будущее государственное устройство виделось ее автору, П.Г. Заичневскому, как республиканский союз общин. «Молодая Россия» вызывала резкую критику в адрес «Колокола», обвиняя его в либерализме, а его издателей – в потере революционности.

Выход прокламации совпал с петербургскими пожарами, эти два события были связаны правительственными кругами, в результате чего не заставили себя ждать репрессивные меры во всех сферах. В июне 1862 г. была запрещена газета «День», на восемь месяцев приостановлено издание «Современника» и «Русского слова», последовали другие «запретительные» меры. Герцен ответил на прокламацию и последовавшими за ней событиями статьей «Молодая и старая Россия», помещенной в «Колоколе» 15 июля 1862 г. Затем эта тема была развита публицистом в статье от 15 августа «Журналисты и террористы». Эти статьи знаменовали новый этап в понимании Герценом революционности. Он подчеркивает, что революция может быть только народной, и никакой заговор «меньшинства образованных» не может совершить ее, а потому, «пока деревня, село, степь, Волга, Урал покойны, возможны одни олигархические и гвардейские перевороты» (XVI, 224). Звать народ к революции можно лишь по готовности, «накануне битвы», считает Герцен. Всякий же преждевременный призыв – «намек, весть, данная врагу, и обличение перед ним своей слабости» (XVI, 225). Отвечая на упрек «Молодой России», что издатели «Колокола» потеряли всякую «веру в насильственные перевороты», Герцен писал: «Не веру в них мы потеряли, а любовь к ним. Насильственные перевороты бывают неизбежны; может, будут у нас; это отчаянное средство, ultima ratio народов, как и царей, на них надобно быть готовым» (XVI, 221).

Экстремизм «Молодой России» неприемлем для Герцена. Он считает «Молодую Россию» двойной ошибкой: «Во-первых, она вовсе не русская; это одна из вариаций на тему западного социализма, метафизика французской революции (...). Вторая ошибка – ее неуместность: случайность совпадения с пожарами – усугубила ее» (XVI, 203). У России, подчеркивает Герцен, свой путь развития, а потому «говорить чужими образами, звать чужим кличем – это непонимание ни дела, ни народа, это неуважение ни к нему, ни к народу» (XVI, 204).

Теория «русского социализма» Герцена приобретала определенность и в средствах достижения цели. Выбирая между революцией и реформой и чаще всего склоняясь к мирному решению проблем, публицист отвергает экстремизм во всех его проявлениях, предлагает многовариантность развития в зависимости от конкретных исторических условий. Эти размышления нашли отражение в цикле писем «Концы и начала» (1862), адресованных Тургеневу и явившихся продолжением споров об исторических судьбах Западной Европы и России и перспективах их развития. По мнению Герцена, революционность Запада умерла, буржуазная Европа дописала последнюю страницу своей истории. Европейским «концам» он противопоставляет русские «начала», которые видит в сельской общине и в освободительных традициях русского народа. Причем, говоря о путях развития движения, он уточняет, что «общий план развития допускает бесконечное число вариаций непредвиденных» (XVI, 196). Так от однозначного решения в пользу революции до событий 1848 г. Герцен, вырабатывая теорию «русского социализма» и корректируя ее в соответствии с изменяющимися историческими условиями, приходит к осознанию многовариантности развития.

Это были поиски своих «начал», основывающиеся на своеобразии исторического пути России, которой, по мнению Герцена, не к лицу только из-за стремления причислить себя к европейской семье «проделывать старые глупости на новый лад» (XVI, 197). Если представители старых европейских народов, перенесенные на новую американскую почву, смогли создать новый народ, то почему, спрашивал публицист, «народ, самобытно развившийся при совершенно других условиях, чем западные государства, с иными началами в быте, должен пережить европейские зады?» (XVI, 198). «Народ русский, – пишет Герцен, – (...) должен (...) развить что-нибудь свое под влиянием былого и заимствованного, соседнего примера и своего угла отражения» (XVI, 197).

Одной из таких идей, продолжавшей курс реформ в России и ставшей программным вопросом «Колокола», к тому времени была идея Земского собора. Если в 1855 г. идею Земского собора выдвигали только славянофилы, то к 1862 г. она зазвучала в самых разных выступлениях, адресах, статьях, прокламациях, листовках. В обстановке той поры, когда идеи народного представительства получили широкое распространение, участие лондонских изданий в обсуждении идеи Земского собора имело большое значение, так как во многом дополняло публикации легальной печати, ставя и рассматривая вопросы в более радикальной форме.

С середины 1862 – начала 1863 г., особенно после восстания в Польше, фрондистские настроения в дворянских кругах быстро стали вытесняться охранительными. Немалое число прежних поборников оппозиционных взглядов, по меткому выражению М.А. Антоновича, легко совершило переход от «обличительного» направления к «защитительному»[12]. Многие из либералов поспешили порвать всякие контакты с Герценом и Огаревым, заявив, что не могут «переварить» радикализма «Колокола» (XVI, 105). Герцен, внимательно следивший за событиями русской жизни и характеризовавший действия правительства в отношении демократической прессы как «террор, самый и опасный и бессмысленный из всех, террор оторопелой трусости, террор не львиный, а телячий» (XVI, 199), после приостановки в 1862 г. «Современника», «Русского слова» и «Дня» предложил их издателям и издателям журналов, которые будут запрещены вследствие политического террора в России, продолжать их издание в Лондоне «на средства Вольной типографии» (XVI, 214). Известно, что через Н.А. Серно-Соловьевича еще в конце июня 1862 г. Герцен предлагал Чернышевскому издание «Современника» в Женеве или Лондоне (XVI, 420). Отношение редакции «Современника» к этому предложению неизвестно.

Запрещение на 8 месяцев издания «Современника» и «Русского слова», отстранение И.С. Аксакова от редактирования газеты «День» явилось одним из звеньев репрессивных мер правительства после петербургских пожаров. Вскоре за связь с лондонскими пропагандистами были арестованы Чернышевский, Писарев, Серно-Соловьевич и другие общественные деятели. Действия правительства произвели удручающее впечатление даже на умеренного либерала А.В. Никитенко, записавшего в дневнике 12 июня 1862 г.:

«Вот она и реакция...»[13] В этих условиях неизмеримо возросла сила лондонских изданий. Вопрос о борьбе с ними постоянно занимал внимание правительства. Но все принимавшиеся меры не приносили желаемых результатов, ограничить их доступ в Россию практически было невозможно. Поэтому правительство прибегло к другим методам борьбы против изданий Вольной русской типографии.

Мысль о «легализации» имени и произведений Герцена как необходимом условии борьбы с ним возникла в правительственных кругах во второй половине 1850-х годов. Так, в одной из записок, адресованных в 1858 г. министру внутренних дел С.С. Ланскому, содержалась рекомендация «позволить распечатывать в здешних (т.е. российских. – Л.Г.) журналах искандеровские статьи, с малыми лишь исключениями, с заменой собственных имен первыми буквами и обязанностью закончить перепечатку критическим разбором». В результате, по мнению автора, произойдет «уменьшение запроса на оригинальные издания, ибо они будут общеизвестны из позволенных журналов»[14].

Проекты легальной, открытой борьбы с лондонскими изданиями выдвигались в эти годы неоднократно, однако конкретная реализация этой идеи принадлежит А.В. Головкину, назначенному в 1861 г. управляющим Министерством народного просвещения, а затем министром. Придерживаясь умеренно либеральных взглядов, министр выступал за продолжение реформ, видя в них спасение от революции, и принимал все меры к тому, чтобы оградить общество от распространения революционно-демократических идей. В «Записке о “Колоколе”» он намечает целую программу борьбы с влиянием «Колокола». Считая, что мнения должны обсуждаться гласно, он пишет: «...для точного и положительного опровержения какой-нибудь мысли надобно представить ее ясно и полно на суд читателей». С этой целью Головнин предлагает «перепечатывать... статьи лондонского журнала, разумеется, с надлежащими на оные возражениями»[15]. 12 февраля 1862 г. он сообщал министру внутренних дел П.А. Валуеву: «Ряд статей, опровергающих “Колокол”, можно бы, по моему мнению, начать словами: “Наши соотечественники, находящиеся за границей, читают постоянно издаваемые там несколькими русскими выходцами статьи, наполненные ложными сведениями о России. В “Северной почте” будут по временам пометаться опровержения этих статей”»[16].

Таким образом, было дано официальное разрешение на полемику с герценовскими изданиями в русской легальной прессе. Вслед за этим тексты герценовских статей с соответствующими комментариями публикуются на страницах столичной периодики.

Серия статей, посвященных Герцену, появилась в изданиях М.Н. Каткова. 16 мая 1862 г. Катков выступил с резким выпадом против Герцена (не называя его имени) в «Современной летописи»; еще одну заметку, направленную против «наших заграничных refugies», опубликовал там же через три номера. В июньском номере «Русского вестника» за 1862 г. была помещена печально известная «Заметка для издателя “Колокола”», поводом для которой послужила статья Герцена «Письмо тт. Каткову и Леонтьеву».

Открытое письмо Герцена издателям-редакторам «Русского вестника» продолжало полемику, начатую публицистом в статьях «Сенаторам и тайным советникам журнализма» и «Дурные оружия». В ответ на обвинения Каткова в «Современной летописи» Герцен писал: «В нашей жизни, как в жизни каждого человека (...) есть ошибки, промахи, увлечения, но нет поступка, который бы заставил нас покраснеть перед кем бы то ни было, который мы бы хотели скрыть от кого бы то ни было» (XVI, 213). «Заметка для издателя “Колокола”», написанная в оскорбительном тоне и обвинявшая Герцена в петербургских пожарах, была встречена в правительственных кругах с одобрением. 26 июля 1862 г. Головнин доносил Александру II: «По желанию князя В.А. Долгорукова я сделал распоряжение, чтоб превосходная статья эта была бы перепечатана в газетах, имеющих большое число подписчиков»[17]. С просьбой перепечатать «Заметку для “Колокола”» в «Санкт-Петербургских ведомостях» Головнин обратился в письме к А.А. Краевскому от 26 июня 1862 г.[18] «Заметка» была перепечатана в «Сыне отечества», «Домашней беседе», «Северной пчеле», «Journal de St.-Petersburg».

Часть русских газет и журналов поспешила отмежеваться от своих былых либеральных увлечений и начала активно выступать против издателей «Колокола». В обзоре периодических изданий, представленных Александру II 7 августа 1862 г., были упомянуты статьи «Современной летописи», «Нашего времени», «Северной пчелы», направленные против Герцена и Огарева и «против всяких революционных движений». Александр II остался доволен этим обзором, сделав к нему примечание: «Весьма хорошие статьи»[19]. В кратком обзоре периодических изданий за 1862 г. отмечалось, что «прочные нравственные убеждения» были в статьях большинства журналов и газет, и что журналистика благоприятно влияла в 1862 г. на общественное мнение. «Сознавая несомненную пользу такого направления, цензура считала не лишним дать некоторый простор статьям этого рода, имевшим целью противодействовать тенденциям “подпольной литературы” и некоторых заграничных изданий». Однако в обзоре имелось вынужденное признание, что выступление Каткова против лондонских пропагандистов, а особенно его «Заметка для издателя “Колокола”» теряли «значительную долю своей силы потому, что в тоне ее многие слышали раздражительность и отсутствие спокойного рассуждения»[20].

И все же необходимо признать, что правительству, несмотря на открытое сочувствие многих изданий Герцену, удалось достигнуть поставленной цели. Расчет на то, что снятие запрета с имени Герцена и разрешение с ним открытой полемики в русской либеральной прессе снизит интерес к его изданиям, оказался верным. С 1862 г. начинает неуклонно падать спрос на герценовские издания. А после того, как в 1863 г. Герцен вступился за восставшую Польшу, в российских изданиях вовсе перестали звучать голоса в его поддержку. «Почти все, владеющие пращою в русской журналистике, явились один за другим на высочайше разрешенный тир», – констатировал публицист в статье «Журналисты и террористы» (XVI, 220).

1863 год стал годом испытания не только для Герцена и его «Колокола», но и для всей русской печати. Подавление революционного восстания в Польше правительственными войсками вызвало всеобщее одобрение либеральной прессы (лишь журнал М.М. и Ф.М. Достоевских «Время» высказал сочувствие полякам, за что был приостановлен). Польские события окончательно развели по разные стороны бывших союзников и «попутчиков», которыми в годы общественного подъема были для Герцена либералы. «Какой страшный пробный камень – этот 1863-й год», – отметил публицист в небольшой заметке для отдела «Смесь» декабрьского номера «Колокол», подытоживая польские события и отношение к ним русской прессы.

Наступление «грозного, черного времени» не явилось для Герцена неожиданностью. Еще во время петербургских пожаров стало очевидным «поправение» либеральной прессы. После польского восстания одинокий голос «Колокола» потонул в верноподданническом концерте русской журналистики. «Общественное настроение в России наводило ужас и отвращение, – писал Герцен об этой поре – Наша журналистика превзошла все виденное в самые печальные эпохи политических распрей и клевет» (XVIII, 460).

Пессимистически оценивая общую обстановку и понимая опасность потерять в общественном мнении, Герцен все же не считает возможным молчать: «Мы протестовали, т.е. сделали все, что может сделать лично человек перед дикой силой, мы заявили наш голос, для того чтоб он в будущем свидетельствовал, что такой разврат общественного мнения и публичной речи не мог пройти без отпора» (XVIII, 460). «В России всё против нас», – с горечью замечает Герцен 17 июня 1863 г., когда даже аксаковский «День» бросил «Колоколу» обвинение в измене.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10