1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15

В конце 70-х гг. в Великобритании появляется новое направление – критическая лингвистика и социальная семиотика, в центре внимания которых оказываются проблемы использования языка в идеологических целях[81]. В этом аспекте аналогичные исследования проводятся и в отечественной науке. В русле данного направления текст рассматривается как полифункциональное образование, репрезентирующее реальность и реализующее социальное и интерперсональное взаимодействие между коммуникантами. Под воздействием грамматических исследований в русле систематической лингвистики Халлидея, а также работ в области социальной семиотики представители этого направления показали, например, что выбор синтаксических конструкций определяется идеологической позицией адресанта. Так, использование активного или пассивного залога зависит от намерения говорящего обозначить или завуалировать чью-либо ответственность за предпринятые действия. Конструкции пассивного залога особенно удобны для смещения центра внимания с того, кто совершил действия, на само действие. Эта тактика широко использовалась американскими средствами массовой информации при освещении военных действий США во Вьетнаме с целью вуалирования того урона, который наносился военными жителям и территории этой страны.

Необходимо акцентировать, что в результате в центре данной парадигмы оказалось изучение средств и способов передачи информации, которые рассматривались как приемы идеологического воздействия, обладающие высокой эффективностью. При этом практически вне поля зрения оставались те аспекты медиа-коммуникации, которые были связаны с выявлением реальных изменений в структурах сознания индивида под влиянием деятельности СМИ. Так, в соответствии с данным подходом аудитория СМИ пассивно воспринимает идеологически нагруженные сообщения, которые оказывают на нее запланированное, прямое и непосредственное воздействие и вызывают мгновенную ожидаемую ответную реакцию, принимающую форму прогнозируемых действий. Подобный подход на Западе подкреплялся господством идей бихевиоризма, согласно которому СМИ могут прогнозировать и вызывать любые необходимые реакции аудитории, соответствующим образом организовав систему вербальных стимулов.

В 70-х и 80-х гг. ХХ в. в зарубежной лингвистике развивается направление, предметом которого становятся вербальные механизмы создания эффекта убедительности и правоты при отсутствии таковых у отправителя текста. В США высказывается озабоченность тем, что ложь в СМИ становится проблемой всего общества, а не отдельного человека. Работы Х. Вайнриха и Д. Болинджера показали, что язык является мощнейшим средством манипулирования сознанием[82]. В связи с устоявшимся представлением о том, что ложь – прерогатива средств массовой информации, интересной представляется точка зрения Г.У. Гусейнова, который рассматривает ложь как состояние сознания и считает, что все речевое поведение индивида состоит в постоянном выявлении лжи в окружающем его мире текстов[83].

В исследованиях речевой коммуникации с учетом ее социального контекста, проведенных зарубежными учеными, рассматривались различные аспекты проблемы: связь речевых кодов с классовой структурой общества, социальное структурирование значений (B. Bernstein, D. Hymes, C. Cherry); методы коммуникации в определенных социальных структурах – правительственных институтах, промышленных организациях (B. Evans); вербализованная передача социальной информации о субъекте коммуникации (C. Miller); язык и модели поведения индивида в социуме (J.A. Fishman); ролевое поведение индивида и язык социальных ситуаций (J.R. Firth); зависимость речевых коммуникативных умений индивида от его положения в социальной системе (J. Gumperz); понятие социального контекста в коммуникации (K.K. Sereno). Как видно из приведенного перечня, исследования отражают осознание огромного значения социального контекста в политической коммуникации.

Исходя из того, что коммуникативный процесс представляет собой социальное взаимодействие, Дж. Рейнард предлагает рассматривать его через призму социальной модели аргументативной коммуникации, которая делает очевидным процессуальное единство аргументации и социальной коммуникации[84]. Социальная модель аргументативной коммуникации Дж. Рейнарда предполагает:

·         наличие как минимум двух противостоящих сторон;

·         ситуацию противостояния как контекст обмена аргументами;

·         динамизм обмена коммуникативными ролями «источник – реципиент»;

·         обратную связь по типу «стимул – реакция»;

·         социальный контекст при оценке аргументативной коммуникации.

Предложенная Дж. Рейнардом модель реализует взаимосвязанность всех элементов аргументативной коммуникации и представляет различную силу аргументативного воздействия текста на реципиента. В коммуникативной практике индивиды демонстрируют широкий спектр реакций на один и тот же аргумент, вербализуя свое внутреннее состояние в процессе обмена аргументами[85].

Отечественные исследования языка пропагандистского воздействия аналогичного периода проводились в условиях идеологического противостояния двух разных социально-политических систем и были сосредоточены на систематизации тех языковых средств, которые могли быть использованы для навязчивого убеждения, осуществляемого в капиталистических странах в интересах правящих классов. Появляются такие термины, как «лингвистическая демагогия» или «языковая демагогия»[86].

В рамках теории средств массовой коммуникации язык рассматривается как основное средство социально ориентированного общения, определяемого А.А. Леонтьевым как «общение, которое ориентировано на изменение коллективной (совместной) деятельности за счет согласования (рассогласования) индивидуальных деятельностей по тем или иным параметрам, или, наоборот, за счет разделения функций»[87]. В качестве основной функции социально ориентированного общения предлагается рассматривать оказание психологического воздействия на аудиторию, включающего в себя убеждение, внушение и эмоциональное «вовлечение» или «заражение»[88]. На этом основании делается вывод о том, что «социально ориентированное общение приобретает характер «убеждающей» коммуникации, целями которой является не столько информирование, сколько стимулирование, убеждение и побуждение. При этом информирование служит только фоном для достижения других целей.

А.А. Стриженко выделяет категорию идеологической ориентированности как релевантную для сферы социально ориентированного общения и помогающую обнаружить средства идеологической ориентированности на разных уровнях языка. Автором предпринимается попытка выявить лексические, синтаксические и стилистические средства идеологической ориентированности, в связи с чем анализируется использование эвфемизмов, ярлыков, клише, стереотипов, политических терминов, лексического повтора, перифраза, параллельных синтаксических конструкций и метафоры[89].

Особое внимание уделяется в работе семантической обработке информации в идеологических целях. Подчеркивается, что языковая семантика служит средством контроля над мышлением и способствует утверждению идеологии, что происходит и в случае подбора политических терминов. Также отмечается, что для создания идеологем используются такие характеристики языка, как подвижность семантической структуры слова; сложности, связанные с отграничением коннотаций от денотативных значений; способность идеологических коннотаций вуалировать смысловое содержание языковых единиц; вариативность денотативных и коннотативных значений языковых знаков под влиянием социальных факторов; наличие познавательного и коммуникативного, объективного и субъективного в значении; контаминация значения специфическим контекстным употреблением языкового знака; синонимические и ассоциативные связи слов; модальность; смещения внутри значения, изменение его объема; развитие новых контекстных значений, новой сочетаемости, новой семантической структуры[90].

В рамках отношения «индивид–СМИ» данное исследование можно определить как медиа-центричное, поскольку оно в значительной мере сконцентрировано на инвентаризации всего арсенала языковых средств, используемых СМИ и приобретающих свойства идеологически ориентированных в процессе политической коммуникации.

В этот же период появляются не столь многочисленные, но интересные исследования влияния социально-психологических характеристик индивидов, составляющих определенные социальные группы, на язык СМИ, что подтверждает неоднонаправленный характер коммуникации в обществе. Э.Ф. Телень проводит сопоставительный анализ языковых средств, используемых двумя массовыми газетами Великобритании «Daily Express» и «Daily Mirror», и приходит к выводу, что язык обеих газет дифференцирован[91]. Основанием для дифференциации служат специфические психотипические особенности каждого СМИ. Газета «Daily Express» рассчитана на мелких и средних предпринимателей, ее материалы содержат абстрактные понятия, менее эмоциональны, используют экспрессивные средства, выражающие общезначимость оценки событий. Аудитория газеты «Daily Mirror» состоит главным образом из рабочих. Ее материалы характеризуются большей насыщенностью экспрессивными языковыми элементами. Еще большее различие обнаруживается в лексическом составе и синтаксических структурах «качественной» «Daily Express» и «массовой» «Daily Mirror». Результаты исследования подтверждают двусторонний характер взаимодействия в диаде «реципиент–СМИ». Эффективное воздействие невозможно без моделирования субъектом коммуникации смыслового поля реципиента. Как подчеркивает А.А. Леонтьев, для успешного моделирования смыслового поля реципиента необходимо представлять себе характер и направление тех изменений, которых следует добиться в момент воздействия и после него[92].

Осознание социально значимого характера коммуникации с неизбежностью поставило вопрос о необходимости признания открытости языковой системы, отказа от узкого понимания языкового знака как элемента системы, замкнутой на самой себе. Признание факта динамического взаимодействия реального и знакового мира изменило исследовательские приоритеты. Учет социального контекста языка позволил изучать те его параметры, которые непосредственно связаны со структурой личности субъекта коммуникации, с социальной структурой общества в целом и пр. Различные ракурсы изучения языка в социальном контексте становятся предметом широкого спектра исследований.

Интересная позиция представлена в работе А.А. Маркович, в которой аргументация рассматривается как коммуникативная деятельность, имеющая целью убеждение в приемлемости выдвигаемых положений и осуществляемая через построение текста в социальном контексте[93]. В рамках данного подхода аргументация рассматривается в качестве текстопорождающей деятельности, а аргумент определяет форму текста, являющегося одновременно и знаком, и речевым поведением в социальном контексте. По нашему мнению, основной аргумент медиа-текста реализуется не только вербально, но и в невербальных компонентах текста, т.е. образуется гетерогенная структура, элементы которой выполняют одну функцию (гомогенны), но имеют разную структуру и свойства (гетероморфны).

В науку приходит понятие «дискурс», рассматриваемое главным образом в функции социальной ориентации и организации. Особенно популярно положение о том, что дискурс нацелен не только на обсуждение событий, действий и ситуаций, но и высказываний относительно социальной реальности. Речь рассматривается как целенаправленное социальное действие, направленное на обеспечение взаимодействия индивидов в социуме и протекания когнитивных процессов. Это положение далеко не ново в лингвистике. Общеизвестна базовость его для теории речевых актов (Серль, Грайс), но в теорию СМИ оно только начинает входить. В контексте теории коммуникации одним из первых понятие «дискурс» использовал немецкий социальный философ Ю. Хабермас[94]. Исходная позиция его теории состояла в том, что индивид имеет возможность обсуждать все, что для него значимо, через речь, а значит и через язык. Вслед за Ю. Хабермасом дискурсивные практики стали предметом исследований ученых, представлявших разные области знания.

Соединив сферу знакового содержания и сферу социального действия, дискурс-анализ зафиксировал и абсолютизировал онтологическое и содержательное единство текста и социального контекста. Дискурс-анализ позволяет проследить связь языка и внеязыковой действительности, дает возможность выявить характер распределения социальной власти и иерархичность социального устройства, и его историческую детерминированность. Кроме того, объектом дискурс-анализа становится не только текст, но и такие экстралингвистические факторы, как мнения, установки, знания о мире, цели, социальный опыт, которые и обеспечивают понимание текста[95].

Политический дискурс-анализ сконцентрирован на социально-ориентированных речевых проявлениях, так как речь представляет собой один из главных инструментов в политике. Следовательно, и при рассмотрении дискурса как информационного следа, оставленного деятельностью, в фокусе внимания исследователя оказывается дискурс СМИ, фиксирующий социальную маркированность речи в виде документа. Это дает основания для дифференциации различных видов дискурса: дискурс власти, дискурс элит, гендерно-маркированный дискурс, дискурс политика, национально-объединительный дискурс, контрдискурсии и т.д. Для дискурс-анализа характерно преодоление дисциплинарных разграничений, что делает его междисциплинарным исследовательским направлением, характеризующимся многоплановостью.

Как полагает В.Н. Базылев, политический дискурс является вербализацией измененного состояния сознания продуцента, которое выявляется при сопоставлении его с обыденным состоянием сознания, рассматриваемым как норма[96]. Кроме того, политический дискурс, по мнению ученого, способствует раздвоению социальной реальности на реальную инстанцию и ее образ, характеризующийся завуалированностью и неясностью.

Аналогичной точки зрения придерживается Е.И. Шейгал, усматривая в политическом дискурсе наличие двух противоположных тенденций – к понятийной точности и к смысловой неопределенности[97]. Смысловая неопределенность рассматривается как важнейший инструмент манипулирования сознанием реципиентов, реализующий ряд стратегий, таких как стратегия вуалирования нежелательной информации и стратегия мистификации, связанная с сокрытием истины и сознательным введением в заблуждение. К средствам создания и поддержания смысловой неопределенности в политическом дискурсе Е.И. Шейгал относит не только специфические номинативные единицы, но и такие речевые акты, как прогнозы, предположения, выражение сомнения, намеки, слухи и пр. Смысловая неопределенность предопределяет эзотеричность как одно из характерных свойств политического дискурса и стимулирует прогностическую деятельность реципиентов[98].

Исследуя политический дискурс, А.А. Романов рассматривает его преимущественно как оценочную деятельность продуцента, направленную на три типа объектов:

·         продуцента и его сторонников;

·         различные аспекты личности оппонентов, включающие их поведение;

·         поступки, события и явления, напрямую не связанные с продуцентом и оппонентами[99].

По мнению исследователя, мотивом оценочной деятельности, находящей воплощение в речевом поведении, является активность языковой личности, детерминируемая социальным контекстом. Социальный контекст с его развитой системой социальных норм порождает такие конфликтные формы коммуникации, как дебаты, публичные выступления, дискуссии и пр., а порождаемая политиками конфликтная картина мира переносится в «ментальное пространство других людей»[100]. Положение А.А. Романова о конфликтном речевом поведении личности имеет особое значение, потому что отношения сотрудничества и конфликта представляются важнейшими сторонами социальной интеракции, вербализуемыми в медиа-дискурсе. Однако вряд ли можно согласиться с тезисом автора о существовании конфликтной картины мира, тем более, что в работе не эксплицируются ее сущностные параметры. Мы считаем, что отношения конфликта пронизывают все стороны социального взаимодействия и являются важнейшим фактором самоорганизации и эволюции общества и, как следствие, существенным компонентом картины мира индивида. В СМИ конфликтное речевое поведение репрезентируется в различных медиа-форматах – публицистических статьях, теледебатах, теледискуссиях в таких авторских программах, как «Свобода слова», «Зеркало», «Итоги» и т.п.

В критическом дискурс-анализе[101] приоритетно лингвистическое исследование идеологии. Анализируя структуры новостного текста, особенности его производства и восприятия, а также исследуя его макро- и микроструктуры и тематические схемы, ван Дейк разрабатывает социально-когнитивную модель дискурса[102]. Для ван Дейка дискурс является средством вербальной фиксации существующих социальных структур.

Ван Дейк указывает на отсутствие стройной теории, которая бы эксплицировала связь между идеологией и языком, поскольку раскрыть механизм «кодирования идеологии» способна лишь теория выражения и производства идеологий[103]. Анализ того, как трактовался феномен идеологии на протяжении веков, дает ученому основание говорить о том, что в истории развития социального знания идеология чаще всего определялась как ложное или пристрастное знание, как средство оправдания тоталитарной или авторитарной власти, как апологетичное ретуширование групповых интересов и, как следствие, социального неравенства.

Ван Дейк исходит из признания того, что идеология имеется не только у тех, кто находится у власти, но и у оппозиции. Более того, идеология особенно ярко проявляется именно в условиях идеологического конфликта и борьбы. В качестве основной особенности идеологии Ван Дейк отмечает ее социальный характер. Идеология изначально социальна, так как непосредственно связана с группами индивидов, действующих на социальной арене. Социальные группы являются конституирующими элементами социума, а индивиды могут становиться носителями идеологии только как представители определенной социальной группы. В этом он усматривает аналог взаимодействия, возникающего по линии «говорящий индивид – язык»: подобно тому, как не существуют индивидуальные языки, нет и индивидуальных идеологий. Отсюда вытекает отмечаемое принципиальное сходство между идеологией и языком: они могут существовать исключительно внутри социальных групп или культурных общностей.

Важной для нас представляется мысль Ван Дейка о том, что идеология является одним из способов (форм) социального познания. Эта трактовка идеологии представляет интерес в связи с тем, что медиа-картина мира формируется на основе использования различных способов познания социальной реальности, каждый из которых реализуется в идеологическом контексте. В нашем понимании идеология представляет собой одновременно и результат социального познания, и способ познания постоянно изменяющейся социальной реальности. В определенном смысле идеология может рассматриваться как один из инструментов, необходимых для интерпретации и репрезентации события или явления.

Индивиды, входящие в одну социальную группу, обладают схожими, если не одними и теми же социально-психологическими характеристиками. Индивидов одной группы объединяют идентичные или сходные знания, мнения, цели, ценности и нормы. Реализуя различные виды социального познания, члены группы продуцируют схожие социальные репрезентации. Однако исследователь ни в коей мере не стремится приравнять идеологию к какому-либо научному знанию и поэтому определяет идеологию как систему базовых знаний (верований), которые лежат в основе всех видов социального познания групп. По его мнению, такое определение подчеркивает необходимость анализа идеологии в терминах когнитивистики в ракурсе того, как именно базовые идеологические знания (верования) контролируют социальные действия в общем и вербальном взаимодействии людей, особенно в речи[104]. В этом смысле для Ван Дейка идеология предстает как один из видов социального познания. В контексте данного подхода в работе предлагается рассматривать идеологию и ее структуру в качестве «групповой схемы» (schema), в основе которой находятся базисные категории, благодаря чему верования выстраиваются в систему, идентифицирующую группу. Кроме того, базовые верования, организованные в такие схемы, управляют социальной деятельностью группы и составляющими ее индивидами и их социальными интерпретациями.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15