1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29

Нэп, инакомыслие и неп. «Тягчайший» кризис советской прессы. Дискуссия о свободе печати (Г.И. Мясников и В.И. Ленин). Ленин – цензор. Введение официальной цензуры. А.В. Луначарский о цензуре и «диком требовании стопроцентности идеологической выдержанности».

В ходе революции и гражданской войны шло осознание того, что, несмотря на социалистические идеалы о свободе слова и печати, цензура нужна – и не только временно. В этот период шел поиск приемлемых форм цензуры, а на практике господствовал цензурный субъективизм. Существование цензуры в военных условиях оправдывалось как красными, так и белыми. Экономическая разруха, всесторонний и глубокий кризис заставили большевиков перейти к новой экономической политике, вызвавшей оживление в политической, социальной и культурной жизни, появилось множество новых частных издательств, газет и журналов, вошел в обиход термин «неп» – независимая печать. В журналистике, университетах активизировалось инакомыслие. В то же время партийно-советская пресса оказалась в «тягчайшем кризисе», как несколько позже весной 1922 г. констатировал XI съезд РКП(б).

Большевики ощущали, что сложившаяся ситуация может на нет свести их завоевания. Они испытывали растерянность перед реалиями нэпа. Кронштадтский мятеж 1921 г., повсеместные восстания крестьян, появившийся мираж оппозиционной крестьянской партии, популяризация лозунга «За Советы без большевиков» и др. – все это ставило большевиков перед выбором. И они не смогли найти достаточно оптимальный вариант выхода из социального кризиса. XII Всероссийская партийная конференция РКП(б) (август 1922 г.) принимает резолюцию «Об антисоветских партиях и течениях», призывавшую к партийно-политической бдительности. «Антисоветские партии и течения систематически пытаются, – утверждалось в документе, – превратить сельскохозяйственную кооперацию в орудие кулацкой контрреволюции, кафедру учебных заведений – в трибуну неприкрытой буржуазной пропаганды, легальное издательство – в средство агитации против рабоче-крестьянской власти...» В резолюции подчеркивалась «громадная роль в деле борьбы» журналистики.

В сложной атмосфере власть большевиков предпринимает ряд мер, ужесточавших политический курс и цензурный режим в обществе. В самой РКП(б) они были встречены неоднозначно, что нашло наиболее полное отражение в известных письмах Г.И. Мясникова, предложившего свою программу демократизации социальной жизни. Ее основные положения сводились к «восстановлению Советов рабочих депутатов на предприятиях» как органа управления, «созданию Крестьянского союза», который должен «иметь права Рабкрина, как и союзы рабочих», «свободе слова и печати» – «свободе печати от монархистов до анархистов включительно». Г.И. Мясников считал, что надо рабочий класс «не в страхе держать, а идейно влиять на него и вести за собой, а потому не принуждение, а убеждение – вот линия, вот закон». Он предлагал «одну из самых больших ежедневных газет» «сделать дискуссионной для всех оттенков общественной мысли».

В.И. Ленин сразу же отреагировал на развиваемые Г.И. Мясниковым идеи, рассматривая их как «литературные и политические документы». Он прямо писал: «Свобода печати в РСФСР, окруженной врагами всего мира, есть свобода политической организации буржуазии и ее вернейших слуг – меньшевиков и эсеров. Это факт неопровержимый. Буржуазия (во всем мире) еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще такое оружие, как свобода политической организации (свободу печати, ибо печать есть центр и основа политической организации), значит облегчать дело врагу, помогать классовому врагу. Мы самоубийством кончать не желаем и потому этого не сделаем». Именно в это время В.И. Ленин проявил себя и как цензор, не видя в этом противоречия основным социалистическим постулатам. Так, понимая силу воздействия на широкую аудиторию новейшего тогда средства массовой коммуникации – кино, он называет его важнейшим из искусств. Эти ленинские слова, взятые из воспоминаний А.В. Луначарского о беседе с В.И. Лениным, широко известны. Но другие слова вождя из той же беседы при этом умалчивались: «Конечно, цензура все-таки нужна. Ленты контрреволюционные и безнравственные не должны иметь место».

Существует мощная Лениниана, все наследие В.И. Ленина дотошно изучено, но интересная тема «В.И. Ленин – цензор» была совсем обойдена, отчасти трансформирована в проблему взаимоотношений учителя и учеников, помощи вождя товарищам по партии и т.п. Без сомнения, В.И. Ленин был достаточно жестким цензором. Вот как резко он воспринял переиздание Госиздатом книги С. Маслова «Крестьянское хозяйство»: «Насквозь буржуазная, пакостная книжонка, одурманивающая мужичка показной буржуазной «ученой» ложью. Почти 400 страниц и ничего о советском строе и его политике – о наших законах и мерах перехода к социализму и т.д. Либо дурак, либо злостный саботажник мог только пропустить эту книгу. Прошу расследовать и назвать мне всех ответственных за редактирование и выпуск этой книги лиц» (из письма 7 августа 1921 г. в Госиздат и Наркомзем). В.И. Ленин столь же резко выступил против журнала «Экономист» (Русское техническое общество, 1922, № 1), назвав его «органом современных крепостников, прикрывающихся, конечно, мантией научности, демократизма и т.п.». Он требует регулярной цензуры «литературной деятельности профессоров и писателей». Ее должны были осуществлять руководители партии, «литераторы-коммунисты (Ю.М. Стеклов, М.С. Ольминский, И.И. Скворцов, Н. Бухарин и т.д.)». В.И. Ленин писал Ф.Э. Дзержинскому в мае 1922 г.: «Обязать членов Политбюро уделять 2–3 часа в неделю на просмотр ряда изданий, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов и добиваясь присылки в Москву без проволочки всех коммунистических изданий».

Наконец, В.И. Ленин санкционирует беспрецедентный акт – депортацию из республики большой группы философов-идеалистов, литераторов, профессоров, которые не хотели думать в унисон со стоявшими у власти деятелями. 31 августа 1922 г. «Правда» в статье «Первое предостережение» оповестила о высылке из страны 160 «наиболее активных буржуазных идеологов», «идеологических врангелевцев и колчаковцев», к которым отнесли профессуру: ректоров Московского и Петроградского университетов М.М. Новикова (зоолог), Л.П. Карсавина (философ), математиков во главе с деканом математического факультета Московского университета В.В. Стратоновым, экономиста Б.Д. Бруцкуса, историков А.А. Кизеветтера, В.А. Мякотина, правоведа и проректора Петербургского университета А.А. Боголепова, кооператора А.А. Булатова, философов-идеалистов Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, Н.О. Лосского, Ф.А. Степуна, С.Ф. Франка, социолога П.А. Сорокина и др. Н. А. Бердяев в своем «Опыте философской автобиографии» «Самопознание» замечает, что высылали признанных «безнадежными в смысле обращения в коммунистическую веру». Депортация части интеллигенции была использована как хирургическая мера в борьбе с инакомыслием.

Другой мерой такого же характера стало введение официальной цензуры. К этому времени в руководстве страной уже вполне созрело понимание необходимости цензуры в общегосударственном масштабе. Это хорошо отражено в статье А.В. Луначарского «Свобода книги и революция» (1921). Несмотря на некий либерализм нарком просвещения и литератор придерживался достаточно определенной позиции: цензура целесообразна и в новом обществе. В статье он утверждает, что «на самом деле ни одна революция не создает режима свободы и не может его создать». Даже социалистическая революция, «происходящая под знаком окончания всяких войн и отмены всякой государственной власти, как идеалов конечных, на первых порах вынуждена усилить дух своеобразного милитаризма, усилить диктатуру государственной власти и даже, так сказать, полицейский ее характер».

По мнению наркома просвещения, в этих условиях «государство не может допустить свободы печатной пропаганды», так как «слово есть оружие». Особый интерес представляет его мнение как одного из идеологов правящей партии о цензуре. «Цензура? – вопрошает он. – Какое ужасное слово! Но для нас не менее ужасные слова: пушка, штык, тюрьма, даже государство. Все это для нас ужасные слова, все это их арсенал, всякой буржуазии консервативной и либеральной. Но мы считаем священными штыки и пушки, самые тюрьмы и наше государство, как средство к разрушению и уничтожению всего этого. То же самое и с цензурой. Да, мы нисколько не испугались необходимости цензуровать даже изящную литературу, ибо под ее флагом, под ее изящной внешностью может быть внедряем яд еще наивной и темной душе огромной массы, ежедневно готовой пошатнуться и отбросить ведущую ее среди пустыни к земле обетованной руку из-за слишком больших испытаний пути». Далее Луначарский замечает: «Цензура есть не ужасная черта переходного времени, а нечто, присущее упорядоченной социализированной социалистической жизни». Но лишь Держиморда сделает из этого вывод, что «сама критика должна превратиться в своего рода донос, или пригонку художественного произведения на примитивно революционные колодки». Нарком просвещения откровенно писал: «Необходима цензура, приостанавливающая даже великие художественные произведения, если в них таится очевидная контрреволюция; нам нужен выбор, откладывающий до третьей и четвертой очереди несомненно нужные книги по сравнению с книгами величайшей нужды». В этих словах ощущается хорошее знание наркомом опыта государственного издательства по цензурованию книг.

Нарком разоблачает «либеральный трезвон о свободе печати»: «Требуя устранения цензуры, либеральнейшие либералы вместе с тем путем ответственности писателей и редакторов перед судом за преступления, совершаемые путем печати, на самом деле весьма искусно восстанавливали путы для чуждого им и опасного им класса». Луначарский понимает, что и в середине 20-х годов многим «представляется чрезвычайно неясной, непонятной наша политика по отношению к печати, установлению нашей собственной цензуры и т.д. Многие испытывают это как противоречие с теми будто бы абсолютными правилами свободы, которые находили широкое распространение в годы борьбы революции с самодержавием». В 1927 г. в докладе на 2-й сессии ЦИК СССР он высказывает парадоксальную мысль: «Цензура есть величайшее благо, потому что она сохраняет нас от контрреволюционных поползновений, но она есть и неизбежное зло». Такой диалектический подход к цензуре вообще характерен для А.В. Луначарского. Главный цензор страны тех лет был против требования стопроцентной идейной чистоты в литературе и искусстве. Когда ретивые критики и цензоры по идейным соображениям начинали чистить советские и зарубежные кинофильмы, это вызывало у Луначарского отпор. В статье «Продукция советской кинематографии с точки зрения ее идейного содержания» (1928) он с возмущением замечает: «Самое дикое в нашей действительности – это беспрестанное требование «стопроцентности». В деле культурной революции это требование вредно».

Выступая 12 июня 1928 г. на вечере встречи с немецким киноартистом Б. Гетцке, приехавшим сниматься в фильме «Саламандра», он повторяет: «Мы не хотим отгораживаться китайской стеной», имея в виду – от европейской культуры. В другом случае Луначарский доказывал П.И. Лебедеву-Полянскому необходимость издания романа Жана Жироду «Зигфрид и Лимузен», по его мнению, «самого блестящего стилиста современности». «Как же может развиваться культура нашей страны (без взаимодействия с европейской)? – вопрошал он и отвечал: такая политика была бы неправильной». Роман Жироду увидел свет в 1927 г. В беседе с председателем Совкино К.М. Шведчиковым в 1928 г. Луначарский замечал: «все же опасаюсь, как бы проявленная нами односторонность (стопроцентная идеологическая выдержанность) не нанесла нашему кино губительных ударов».

Луначарский снова и снова возвращался к этим мыслям, он стремился улучшить работу подотчетного ему цензурного аппарата, боролся с субъективизмом в деятельности цензоров. Луначарский предлагал вместо нескольких редакторов Совкино, которые действуют «совершенно диктаторским образом», калечат фильмы, «создать коллектив цензоров, которые действовали бы с большей осторожностью». С неодобрением нарком относился к «невероятной строгости реперткомовской цензуры, которая не пропускает огромный процент всех доставляемых сценариев, обескураживает старых и новых сценаристов и все-таки не гарантирует того, чтобы на экранах не появлялась настоящая макулатура». Он объяснял, что при государственном производстве, при полной возможности партии поставить в цензуру «наиболее политически необходимых людей», при том, что «не только цензоры понимают, что такое добро и зло», вопросы цензуры киносценариев «в сущности второстепенное дело». Главное в другом – в тщательной организации руководящих идеологических штабов, широких Советов при них, в которых слышался бы голос рабочей и крестьянской общественности, в повышении культурного уровня цензоров.

В одном из своих докладов (1927) Луначарский признается, что в Наркомпросе «с участием самих художников» неоднократно анализировалась практика советской цензуры и даже тот, кто шел на это заседание «со специальной целью заметить, нет ли каких-нибудь эксцессов», убеждался, «что в общем и целом она функционирует настолько хорошо, насколько сам по себе отвратительный цензурный аппарат может функционировать. Когда я говорю «отвратительный цензурный аппарат», это не значит, что можно обойтись без него или что я его не уважаю».

Однако таким образом выраженная партийная линия в культуре, социально-политической жизни общества, в том числе и в цензуре, не устраивала утверждавшийся партийно-тоталитарный режим. В начале 30-х годов происходит окончательное превращение государственной (наркомпросовской) цензуры в сугубо партийное дело, так называемое партийное руководство всеми процессами социальной, политической, культурной жизни страны. В этих условиях нужны были цензоры и их наставники другого плана. Довольно скоро находится реальный заместитель в качестве верховного цензора: как повелось в России, им становится фактический руководитель государства – Генеральный секретарь партии большевиков И.В. Сталин, у которого был иной подход к цензуре, партийному контролю и партийному руководству и у которого были иные цели.

в начало

СИСТЕМА ОГРАНИЧИТЕЛЬНЫХ МЕР И НАДЗОРА ЗА ПЕЧАТЬЮ И ГЛАВЛИТ

Попытки выработать закон о печати. Положение о Главлите 1922 г. «Педагогический уклон» цензуры. Практика Главлита. «Техническая» помощь НКВД.

Нэп заставил Советскую власть по-новому посмотреть на правовое положение печати и журналистов. Именно в их среде будировалась мысль о законе печати. Уже в программе журнала «Печать и революция» (1921, № 2; выходил в 1921–1930 гг.) был заявлен раздел «Законодательство о печати». 30 декабря 1922 г. совещание заведующих агитпропотделами в резолюции «Очередные вопросы печати» высказалось за «ускорение издания основного закона о печати». В числе «Наших основных вопросов» – так называлась программная статья «Журналиста» (1923, № 3, январь) – руководители Союза работников печати называли и необходимость регламентации прав и обязанностей журналистов.

«Преследования работников нашей печати продолжаются, – отмечается в статье. – В дни, когда вторично рассматривалось дело убийц т. Спиридонова, в Кинешме от рук убийц пал т. Иевлев – корреспондент местной газеты. «Административные воздействия» на корреспондентов стали почти бытовым явлением». С другой стороны, сами журналисты нередко допускали злоупотребления печатным словом. «Перед судом Советской республики должны отвечать не только посягающие на свободу рабочей печати, но и злоупотребляющие этой свободой». Далее «Журналист» сообщал: «По инициативе подотдела печати ЦК РКП Советом народных комиссаров образована комиссия по выработке основного закона о печати, борьба с покушениями на права печати переносится на почву закона. Став на эту почву, проявив необходимую энергию и инициативу, мы сможем дать решительный отпор наступающей на печать бюрократии, наша печать должна будет эти права сделать незыблемыми». Из последующей хроники «Журналиста» узнаем о составе комиссии и некоторых других подробностях: «Основной закон о печати. Согласно постановлению ЦБ (Центральное бюро секции работников печати. – Г.Ж.) о современных задачах советско-партийной печати, а также в целях реализации всех партийных постановлений, направленных в защиту печати, в порядке советского законодательства, подотдел печати ЦК РКП возбудил ходатайство о выработке основного закона о печати. Совнарком организовал для этой цели комиссию под председательством тов. Стучки и в составе тт. Вардина, Ингулова, Сосновского, Лебедева-Полянского, Равич и др., которая уже приступила к работе». Затем в отчете Агитпропотдела ЦК (15 ноября 1922 – 15 января 1923 г.) сообщалось, что «комиссия под председательством т. Стучки занята постатейной разработкой основного закона о печати». К сожалению, усилия комиссии на том этапе не получили поддержку, поскольку появление закона явно могло ограничить влияние партийных структур на журналистику.

Правовые, юридические проблемы в области журналистики стали решаться иными путями. Как замечает С.И. Сахаров, составитель одного из первых сборников «Законы о печати» (1923), «в связи с изменениями, которые произошли в положении издательского дела и торговли произведениями печати при новой экономической политике, предоставившей известную свободу частной инициативе в этой области, был издан ряд законов и постановлений, составивших действующую в настоящее время систему ограничительных мер и надзора за печатью». Она включала:

1)        разрешительный порядок возникновения периодических изданий и книжных издательств,

2)        предварительную цензуру,

3)        цензуру зрелищ,

4)        составление списков произведений, запрещенных к обращению,

5)        меры контроля над полиграфической промышленностью,

6)        ведомственный надзор в отдельных областях издательского дела (надзор Наркомюста за частными изданиями законов, Наркомнаца за изданиями на языках национальных меньшинств, Реввоенсовета за изданиями военной литературы),

7)        государственные монополии: на издание произведений классических авторов, на издание учебных пособий, на первое издание архивов умерших русских писателей,

8)        меры карательные, которые могут быть наложены за преступления печати по суду, и, наконец,

9)        обязательную регистрацию всех выходящих произведений печати в целях библиографических.

Система ограничительных мер и надзора за печатью получила воплощение в деятельности Главлита, созданного при ближайшем участии А.В. Луначарского. Она регламентировалась и определялась декретом Совнаркома от 6 июня 1922 г. «Положение о Главном управлении по делам литературы и издательств». Его содержание показывает, что социалистические идеалы свободы слова рассыпались в прах под ударами действительности. В первом же параграфе документа открыто идет речь о цензуре: «В целях объединения всех видов цензуры печатных произведений учреждается Главное управление по делам литературы и издательств при Наркомате просвещения и местные органы – при губернских отделах народного образования».

Вслед за этим документом последует ряд новых. В связи с тем, что они малодоступны современному читателю и в то же время хорошо раскрывают эволюцию советской цензуры, остановимся на них несколько подробнее. Среди множества таких документов надо выделить три основных, программных: вышеназванный документ с его разъяснением – инструкцией Главлита от 2 декабря 1922 г. «Права и обязанности Главлита и его местных органов»; «Положение о Народном комиссариате просвещения РСФСР» – декрет ВЦИК и Совнаркома от 5 октября 1925 г.; «Положение о Главном управлении по делам литературы и издательств РСФСР и его местных органах» – постановление СНК от 6 июня 1931 г. Обращает на себя внимание стилистическая окраска этих документов.

§ 20 «Положения о Наркомпросе»

«Главное управление по делам литературы и издательств объединяет все виды политически-идеологического просмотра печатных произведений и зрелищ, действует на основе особого положения...»

§ 1 «Положения о Главлите»

«Для осуществления всех видов политико-идеологического, военного и экономического контроля за предназначенными к опубликованию или распространению произведениями печати, рукописями, снимками, картинами и т.п., а также за радиовещанием, лекциями и выставками, в составе Наркомпроса РСФСР образуется Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит)».

В этих формулировках закреплен опыт советской цензуры и дух времени. Судя по последней, цензуры якобы и нет, а есть контроль, но на самом деле речь идет о всесторонней, целенаправленной цензуре.

Историки книгоиздательства нашей страны рассматривают декрет 1922 г. как один из наиболее важных документов «создания системы правового регулирования» в области книгоиздательства: «Декрет Совнаркома о создании Главлита придал форму закона одной из жизненных функций государства победившей пролетарской революции, которое не может существовать, не оградив себя от злоупотребления печатным словом, от злонамеренных попыток использовать его для дезориентации широких масс, сделать из книги орудие в руках контрреволюционных элементов».

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29