1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29

«бессмертный Осваг» «роковым творцом внутренней политики на территориях «ВСЮРА» и считает, что «осважная политическая идеология в до-Новороссийский период гражданской войны» сыграла «фатальную роль». Этот «осважий микроб, самый страшный, и, как показала практика, смертельный, не оставил южно-русские вооруженные силы» и при Врангеле. Он поражал в первую очередь содержание журналистики, «отравляя только что, как будто, начавшийся процесс оздоровления ядом все той же неизменной лести, прислужничества, не допуская даже мысли о возможности свободной критики действий власти, одурманивая здравый рассудок явно бессовестными измышлениями о соотношении и положении сил своих и противника. На этой-то благодатной почве и расцвела махровым цветом пагубная чебышевщина [производное слово от фамилии одного из ведущих публицистов газеты “Великая Россия”, на которую ориентировалось Особое Совещание, – Н.Н. Чебышева. – Г.Ж.], считавшая своим верноподданнейшим долгом петь только дифирамбы, смотреть только сквозь розовые очки, говорить только об обреченности противника, видеть только первоклассные позиции там, где люди знаний и опыта не видели ничего, кроме скверных канав, и т.д., и т.д... Надо было по примеру противника выкинуть решительные лозунги вплоть до призыва “Все на постройку укреплений Перекопа!” Надо было криком кричать о сотнях замороженных трупов, которые доставлялись с фронта в санитарных “теплушках”... казенные оптимисты продолжали извечное чуть ли не “шапками закидаем”».

Попытки показать реальное положение дел чаще всего пресекались. Генерала П. Залесского, редактора официоза ставки «Военного голоса» называли красным за то, что его газета постоянно выступала с критическими статьями. 28 июня 1920 г. «Военный голос» писал: «Надо неустанно и настойчиво продолжать работу анализа прошлого для выявления его ошибок и для сопоставления их с текущей жизнью. В этом наш насущный интерес, наш долг. Ни на минуту нельзя забывать прошлого: надо постоянно помнить, какие причины привели нас к катастрофе 1919 года с Новороссийским позором в финале. Не прятать ошибки, не затушевывать и не замалчивать их надо, а раскрывать». В «Письмах из ставки» газета затронула два больных вопроса: реквизицию у крестьян лошадей и раздевание пленных. В ответ газета «Великая Россия» назвала «письма» клеветническим наветом большевиков на русскую армию, другая часть изданий посчитала, что их тон оскорбляет белую армию и т.п. В одном из «Писем из ставки» А.А. Валентинов описал гибель роты от тяжелого снаряда, цензура статьи не пропустила. В конце концов, П. Залесского освободили от редакторства под предлогом «формального почетного повышения» по должности.

Независимая печать, не получавшая субсидий, была немногочисленна. На Юге России, по мнению Валентинова, – это «Крымский вестник», «Юг России» и «в течение короткого промежутка времени несколько других газет». Этой печати «был предоставлен один лишь удел – бесконечная борьба с глупой, злобной цензурой. Деятельность крымских цензоров – сплошной сборник веселых анекдотов. Последнее время убеждать в чем-либо цензоров никто не пытался. Газеты просто «ловчили», стараясь как-нибудь провести приставленных к ним церберов». Литературной частью Освага заведовал полковник Житков, про которого рассказывали, что он однажды якобы уверенным крепким росчерком написал на обложке «Ревизора»: «Ознакомившись с комедией Н.В. Гоголя, нахожу ее к постановке в пропагандных театрах недопустимой».

Сам барон П.Н. Врангель признавал: «Цензура была поставлена совершенно неудовлетворительно. Места цензоров занимались в большинстве случаев строевыми офицерами, не обладавшими ни необходимыми сведениями, ни достаточным кругозором. Сплошь и рядом статьи невинного характера, почему-либо казавшиеся цензору подозрительными или просто ему непонятные, не пропускались, зато подчас, по недомыслию, на столбцы газет попадали заметки определенно провокационного характера; то сообщалось «по сведениям из осведомленного источника» о «предстоящем назначении на ответственный пост» какого-либо лица, успевшего предыдущей своей деятельностью вызвать общее неудовольствие, то появлялось известие о намеченной «реформе в армии – снятии с офицеров погон» и т.д. В нервной, напряженной обстановке тех дней подобные известия встречались весьма болезненно».

Журналист А. Дроздов предъявлял определенный счет в связи с этим военной бюрократии: она «топила и потопила всякий патриотический пыл, всякое озарение духа, которое освещало хотя бы на миг тусклые и скучные коридоры ее бездушных канцелярий. Она писателя Чирикова заставляла становиться в строй, ибо винтовка в его старческих руках казалась внушительнее, нежели испытанное перо, которого она боялась. Она таскала по допросам писателя И. Ломакина за то, что тот, изнывая под игом красного Царицына и чтобы спасти отца, заподозренного в буржуйстве, написал две-три хроникерские заметки в каком-то унылом совдеповском листке; журналиста Г. Алексеева она гнала приблизительно за то же».

Военная диктатура А.В. Колчака сопровождалась более откровенной цензурной политикой. Уже на другой день после переворота 19 ноября 1918 г. в органе Информационного отдела Штаба Верховного Главнокомандующего газете «Русская армия» появилось сообщение «Введение предварительной цензуры»: «В целях правильной информации населения о происшедших государственной важности событиях на всей территории России устанавливается предварительная цензура. Все сведения будут поступать только из официального источника – Штаба Верховного Главнокомандующего».

Цензурные ведомства сразу же стали наводить соответствующий порядок. Переворот в Омске не получил единодушной поддержки всех кругов общества и журналистики. Кадетская газета «Свободный край» (Иркутск) 22 ноября в передовой статье приветствовала приход к власти адмирала А.В. Колчака. «Новости жизни» (Харбин) 26 ноября поместили телеграммы съезда судовладельцев Западной Сибири, Всероссийского совета съездов торговли и промышленности с положительной оценкой произошедшего события. Но вот когда газета «Власть народа» (Челябинск) выступила 22 ноября с передовой «Преступное покушение», где это событие рассматривалось как «тяжелый удар» по возрождению России, то редактор ее социал-демократ и антибольшевик Евгений Маевский был арестован военной властью, а через месяц без суда и следствия расстрелян. В этот же день вместе с другими членами Учредительного собрания погибли редакторы газет Девятов (Саратов) и Георгий Седов (Уфа).

29 ноября «Власть народа» опубликовала заявление: «Наша газета, непрестанно отстаивающая единение всех прогрессивно-демократических элементов страны, сторонникам гражданской войны, как слева, так и справа, не дает покоя. Для первых мы – контрреволюционеры, для вторых мы большевики и с нами поступают, как в старое время поступали вообще со всеми честными, не торгующими своими убеждениями лицами, действуя по принципу “тащить и не пущать”».

Против переворота выступили «Новый Алтайский луч», «Народная газета» (Томск), которая писала, что «реакция свила прочное гнездо в Сибири», а также газета «Армия и народ» (Уфа) и др. Газета «Новости жизни» (Харбин) 11 декабря в обзоре «Пресса об Омских событиях», говоря о единодушном неприятии их левой печатью, замечала: «Единодушие это выразилось в полном молчании или же в белых пятнах на столбцах заполненных, в силу требований, теми или иными наспех набранными объявлениями или краткими воззваниями о пожертвованиях в пользу беженцев. В томском «Голосе народа» от всей передовой осталась лишь надпись «Да здравствует Учредительное собрание!» В Чите и столь узкая ленточка оказалась роскошью: на месте передовой «Нашего пути» “хоть шаром покати”».

Другая харбинская газета «Маньчжурия» в обзоре печати «О перевороте» 13 декабря подчеркивала: «Сибирская печать находится теперь в загоне. Ни одной почти левой газеты нет без белых полос», и даже «социалистическая “Заря” вышла на днях с двумя лысинами в тексте»; «всей честной сибирской печати» «наброшена теперь узда молчания под страхом военных, полевых и прочих угроз».

В результате цензурных усилий и в Сибири стала задавать тон излишне лояльная по отношению к диктатуре пресса. Особо одиозную роль в этом играл известный публицист, антибольшевик, кадет В.А. Жардецкий. Хорошо знавший его журналист Л.А. Кроль вспоминает, что Жардецкий с Восточным отделом ЦК партии кадетов были в то время самыми ярыми проводниками реакции в Сибири. Они активно использовали прессу, особенно газету «Сибирская речь». В связи с этим в одной из омских газет появилось сатирическое стихотворение «Кадетский парус»:

О, парус корабля кадетского,

Тобою правит мелкий бес

От Милюкова – до Жардецкого,

Какой разительный регресс!

От Петрункевича – к лабазникам!

Внемли, читатель (да и верь),

«Сибирской речи» безобразникам

«Речь» указала бы на дверь.

Институт цензуры делал свое дело в этом плане и на Юге России. Генерал П.Н. Врангель не строил иллюзий. Так, в крымской прессе развернулись дебаты о свободе слова и печати, критика репрессий со стороны цензуры. Газета «Юг» 13 февраля 1920 г. поместила передовую статью С. Варшавского, где подчеркивалось: «всякая цензура – мы не говорим о специальной военной цензуре – есть отрицание самого принципа свободы печати, самого права общества на выражение своего мнения». Разговор о цензуре газета продолжила в статьях «Опять о том же», «Сенаторская ревизия» и др. Таврический союз журналистов «в связи с новым курсом внутренней политики и заявлениями о необходимости наладить отношения с обществом» «возбудил ходатайство об отмене цензуры». Ответ военного руководства был лаконичным и не оставляющим сомнений: «На вашу телеграмму о снятии цензуры сообщаю, что крымские газеты за последнее время поместили ряд статей и сообщений с фронта, совершенно ложных и недопустимых с точки зрения сохранения порядка в тылу, в виду чего снятие цензуры в настоящее время является невозможным». Комментируя этот ответ, газета «Юг» справедливо спрашивала: если цензура пропустила такого рода статьи и сообщения, то зачем она вообще? Она дает лишь повод большевикам обвинять белую журналистику в несвободе.

Такого рода статьи появились и в других крымских изданиях. П.Н. Врангель посчитал, что «шумиха принимала недопустимые размеры», и пригласил к себе для беседы редакторов трех севастопольских газет, дававших, по его замечанию, камертон остальной прессе: А. Аверченко («Юг России» – новое название «Юга», газеты «умеренного направления», по характеристике Врангеля), А. Бурнакина («Вечернее слово» – «листок монархического оттенка») и И.Я. Неймана («Крымский вестник» – «либеральничавший еврейский орган», Врангель не называет фамилии редактора). В беседе с ними он фактически обосновал необходимость цензуры в тех условиях, которые тогда сложились. В первую очередь он отметил, что в условиях, когда вся Россия, весь народ «не могут оставаться в стороне от событий, переживаемых родиной», он придает «исключительное значение печатному слову». Общая декларируемая им платформа: не стеснять печать «независимо от ее направления, конечно, при условии, если это направление не будет дружественно нашим врагам».

Сравнив положение в Крыму с осажденной неприятелем крепостью, Врангель сказал прямо: «При этих условиях мы не можем обойтись без цензуры. В самых либеральных государствах на театре военных действий, а тем более в осажденных врагом крепостях, самая строгая цензура неизбежна. Эта цензура не может исключительно распространяться на военные вопросы, ибо во время войны, а тем более войны гражданской, где орудием борьбы являются не только пушки и ружья, но и идеи, отделить военную цензуру от общей невозможно». С одной стороны, Врангель не сомневался в патриотизме журналистов белого движения и хотел бы избавить их от тех стеснений, которые мешают их работе. Но, с другой стороны, как ответственный за исход борьбы, он «вынужден принять меры для ограждения армии и населения, под защитой армии находящегося, от всего того, что могло бы им угрожать». Правитель Юга России предложил редакторам два выхода: во-первых, «сохранить существующий ныне порядок», т.е. цензуру, которую он обещал «упорядочить», «подобрать соответствующий состав цензоров»; во-вторых, «освободить печать от цензуры, возложить всю ответственность на редакторов». «В этом случае, – разъяснял генерал, – последние являются ответственными перед судебными властями. В случае появления статей или заметок, наносящих вред делу нашей борьбы, они будут отвечать по законам военного времени как за преступления военного характера».

После такого разъяснения редактор «Крымского вестника» сказал, что отмена цензуры в Крыму несвоевременна. Его поддержал А. Аверченко. Лишь А. Бурнакин, пользовавшийся поддержкой военной бюрократии, согласился взять на себя ответственность за свой орган.

Беседа Врангеля с редакторами внесла ясность в ситуацию со свободой печати. Обсуждение этого вопроса в газетах прекратилось, как и нападки на цензуру. Однако и самому Правителю Юга России, и руководителям пропаганды неоднократно приходилось напоминать о необходимости цензуры и применять репрессивные меры к прессе. Первый начальник Отдела печати Г.В. Немирович-Данченко, молодой публицист с юридическим образованием, попавший на эту должность по рекомендации С.Д. Терского, одного из помощников Врангеля, считал, что цензоры не должны допускать «разглашения военной тайны, пропаганды кощунства, порнографии и классовой борьбы. В остальном же крымская печать могла иметь полную свободу обмена мнениями по всем волновавшим общество вопросам, касавшимся как действий должностных лиц, так равно их выступлений по вопросам внутренней и внешней политики». Он считал, что П.Н. Врангель подходил к журналистике «немного слишком по-военному». Г.В. Немирович-Данченко пробыл на своем посту недолго, так как в разных газетах часто выступал с погромными статьями под псевдонимами «Смиренный Пимен», «Розовый мускат» и т.п. Руководителя печати обвинили его в «натравливании фронта на тыл» и отправили в отставку.

Сменивший его Г.В. Вернадский, профессор, ученый, историк, точно придерживался указаний Правителя Юга России, о чем свидетельствует совпадение основных положений его выступления перед съездом редакторов и беседы Врангеля с тремя редакторами севастопольских газет: «В обстановке гражданской войны, а в нынешнем положении в особенности, общество должно согласиться с тем, что власть имеет право применять все меры борьбы не только на фронте, но и в сфере гражданских отношений. В настоящий момент, когда интересы армии требуют к себе самого бережного отношения, приходится мириться со всякого рода лишениями, как материального, так и культурного свойства. Поэтому совершенно не представляется возможным отказаться от аппарата военной цензуры, которая при этом находится в расширенном виде, включая и политическую». При этом, как считал Вернадский, журналисты «понимали трудность положения и соответственно сами себя ограничивали в своих газетных писаниях в отношении острых и военных вопросов».

Однако цензурная практика даже руководителей, судя по приведенным из архива П.Н. Врангеля историком Н. Россом документам, свидетельствует, что это понимание приходилось довольно часто втолковывать с помощью репрессий. Одним из самых болезненных вопросов, который никак не смогли разрешить организаторы белого движения, был национальный. Почти все белогвардейские части дислоцировались на казачьих землях – Дон, Кубань, Урал, Сибирь. Среди казаков довольно сильны были сепаратистские настроения. Выступая в январе 1920 г. на заседании Верховного круга, А.И. Деникин высказался против создания казачьего государства и даже пригрозил в случае его образования увести Добровольческую армию. Врангель в корне пресекал сепаратизм. Редактор «Донского вестника», официального органа Донского командования, начальник политотдела Донского корпуса граф Дю-Шайля поместил в своей газете ряд статей, где обосновывал необходимость создания казачьего государства и критиковал политику Правителя Юга России как недемократическую и великодержавную, противопоставляя ей идеи Февральской революции.

«Донской вестник» как официоз не цензуровался. И Врангель, как только узнал об этих публикациях, сразу же 7 апреля издал приказ: «Бьет двенадцатый час нашего бытия. Мы – в осажденной крепости – Крыму. Успех обороны крепости требует полного единения ее защитников». А между тем издание штаба «Донской вестник» сеет рознь, «восстанавливает казаков против прочих неказачьих частей Юга России, разжигает классовую рознь в населении и призывает казаков к измене России». «Предать военно-полевому суду начальника политотдела, редактора газеты сотника графа Дю-Шайля, газету закрыть. Впредь буду взыскивать беспощадно со всех тех, кто забыл, что в единении наш долг перед Родиной». Дю-Шайля, пытаясь покончить с собой после этого приказа, тяжело ранил себя. Два сотрудника газеты были приговорены к каторжным работам, замененным затем исключением со службы. Приказ Врангеля способствовал в известной степени росту антиказачьих настроений в печати, которая резко критиковала казачьи правительства, особенно кубанцев, цензуровались даже приказы Донского атамана. Пришлось уже правительству П.Н. Врангеля дать указание прекратить «помещение статей, вносящих рознь и взаимное раздражение».

Не менее острой проблемой был антисемитизм, с которым безуспешно боролся Врангель. Так, газета «Русская правда» 29 июня опубликовала две статьи антисемитского характера, пропущенные военным цензором. К Врангелю в связи с этим пришли представители союзников. На другой день вышел следующий приказ Правителя Юга России: «Мною неоднократно указывалось, что в настоящий грозный час лишь в единении всех русских граждан спасение Родины. Всякая национальная, классовая или партийная вражда, исключающая возможность деловой работы, недопустима. Между тем натравливание одной части населения на другую все еще не прекращается и чины правительственных учреждений в отдельных случаях не принимают должных мер для пресечения этого зла в корне. Передо мной номер газеты «Русская правда» с рядом статей погромного характера... Объявляю выговор начальнику военно-цензурного отделения полковнику Игнатьеву. Старшего цензора Власьяка отрешаю от должности. Газету закрыть».

Как ни старалась цензура оградить бюрократический аппарат от критики, тем не менее, в печати появлялись статьи против произвола и злоупотреблений чиновников. В «Крестьянской газете» была помещена статья «Довольно бесчинств», в которой цензура увидела «тенденциозное освещение распоряжений агентов власти, дискредитацию ее». Газета была закрыта, редактор предупрежден и выслан из Крыма. Чтобы уменьшить поток критической информации в прессу, Врангель учредил Комиссию высшего правительственного надзора, куда любой человек мог жаловаться на власть. 27 сентября генерал отдал приказ, направленный на защиту своего аппарата: «Огульную критику в печати, а равно тенденциозный подбор отдельных проступков того или иного агента власти объясняю не стремлением мне помочь, а желанием дискредитировать власть в глазах населения. За такие статьи буду беспощадно взыскивать как с цензоров, распустивших их, так и редакторов газет».

Такая постоянная «отеческая опека» Правителя Юга России над журналистикой в целом не сказалась на ней позитивно и не смогла скорректировать «осважий» дух пропаганды. Цензура, естественно, все время была начеку, подвергая преследованиям даже вполне благонамеренные издания, лишая их субсидий, накладывая штрафы и т.д. (например, «Юг России», «Крымский вестник», «Наш путь» (Ялта), «Южные ведомости» (Симферополь), «Вечернее время» (Феодосия) и др.). В этих условиях безнаказанно чувствовала себя сверхпатриотическая пресса, закрывавшая глаза на недостатки, промахи, поражения, негативные стороны белого движения. Газеты наполнялись победными реляциями, неточной, искаженной, неполной информацией, просто ложными сообщениями, которые якобы были нужны для поддержания духа оптимизма у аудитории. Генерал Врангель замечает в своих мемуарах, что «субсидируемые правительственные органы, а их было большинство, льстили власти самым недостойным образом, но в проведении общих руководящих мыслей государственного значения помочь правительству не могли. Исключение составляла “Великая Россия”».

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29