1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8

При редакции всегда круглосуточно работал отдел Главлита, «Политконтроль», как его еще называли. Цензоры, сменяя друг друга, вычитывали информационные выпуски с красным карандашом в руках. Руководствовались цензоры толстыми томами с грифом «секретно», которые старались не открывать в присутствии посторонних. В этих томах – данные о запрещенных для печати сведениях. Они, безусловно, носили не только военно-оборонный, но и идеологический характер. В случае, когда цензор в чем-то сомневался, а такое бывало часто, требовалось письменное разрешение члена Коллегии министерства, руководителя ведомства, Института марксизма-ленинизма (если речь шла о некоторых фактах истории). Кроме того, существовала отдельно военная цензура, куда надо было возить для согласования почти все материалы по военной тематике. Тайны были не только государственные, но и ведомственные, доходившие до абсурда. Так Гидромет запрещал передавать по радио прогноз погоды более чем на семь суток. Предупреждать о сильном ветре можно было, но ни в коем случае не указывать его направление. «Откуда ветер дует» было тайной.

Когда на «Маяке» начались «панорамы» и в эфире появились ведущие с их экспромтами, в Главлит стали носить лишь отдельные материалы, вызывавшие сомнения. В 1991 году с принятием первого закона о печати, предварительная цензура официально перестала существовать. Впрочем, еще с периода «хрущевской оттепели» обсуждался вариант закона о средствах массовой информации, исключающий цензуру. Сохранилось любопытное высказывание М. Суслова на заседании Политбюро в конце 1968 года: «В Чехословакии прошел ровно год от момента отмены цензуры до ввода наших танков в Прагу. Когда и чьи танки мы будем вводить в Москву?» В итоге цензура была в этот период усилена, а слова М. Суслова оказались пророческими. Танки были введены в Москву в августе 1991 года, через три недели после того, как прекратила работу последняя группа Главлита.

Развал тоталитарного государства начался с потери им одной из главных функций: государственной тайны. К нам свобода от цензуры пришла вместе с «панорамами». Впрочем, нужна была и смелость главных редакторов. И нам повезло на них в этот период.

Но не могу не заметить, что одновременно с понятием «цензура» уходило и нечто, не имеющее к нему отношения – редакторское искусство, без которого невозможен профессиональный продукт.

Наш микрофон на Красной площади

Репортажами с Красной площади редакция всегда гордилась. К ним допускались или самые опытные журналисты, или же члены партбюро. Надо признаться, что эти передачи, хоть и назывались прямыми репортажами, шли в основном в записи на пленку – так всем было спокойнее. Записывались и «прямые включения» с гостевых трибун и из колонн демонстрантов. Делалось это заранее во время генеральной репетиции, когда на площади шлифовался парад и физкультурная часть праздника. Фон подходил с прошлых праздников. Надо было только следить, чтобы не проскользнули в этот эфир устаревшие лозунги.

Работа «на площади» всегда была напряженной. Возможны были любые неожиданности. И в мае, и в ноябре мог неожиданно повалить снег, отказывала связь с городами, с точками по ходу движения колонн. Естественно, предварительная запись была спокойней и для начальства. А эфир с Красной площади особенно внимательно слушали на Старой площади.

Перестройка не могла не отразиться и на этих парадных передачах. Новый главный редактор Э. Сорокин попросил меня возглавить подготовку этих передач, сформировать бригаду, которая смогла бы как-то показать и в этой традиционной передаче изменения в стране, связанные с начавшейся перестройкой.

Честно говоря, я был озадачен. Надо было налаживать связи с чиновниками горкома, решать массу организационных вопросов.

Первое принципиальное решение было – отказаться от предварительных записей, что повергло в некоторый шок неизменного режиссера этих трансляций К. Доронина, который опасался, прежде всего, элементарных технических срывов. Но некоторый предшествовавший опыт работы в прямом эфире убедил меня, что бояться таких накладок не надо. При любом сбое можно выйти из положения. Главное – не теряться, иметь запасные варианты.

Правда, без записи в такой передаче тоже не обойтись. И решение было принято такое: быть честным со слушателем – всё, что идет в записи, оговаривать, что это запись. Кстати, этот принцип позже стал для меня обязательным во всех передачах. Зачем водить слушателя за нос? «Включаем город такой-то...», или «У нашего микрофона...», или «К нам в студию пришел...» Честность не ущемляет достоинств эфира. А фальшь всегда вылезает наружу белыми нитками и подрывает доверие.

Пригласили мы на эту передачу тоже новых людей. Многие из них приехали из других городов. Это люди, которые стали заметны в общественной жизни именно в связи с перестройкой. Поэты, писатели были у нас не увешанные лауреатскими наградами, а молодые, острые на слово. О своем деде – старом большевике, отказавшемся от кремлевского пайка, что было в те дни ох как актуально, прочла стихи Любовь Воропаева. Юрий Поляков, наоборот, писал о молодежи. Только что были опубликованы его скандально нашумевшие повести об армии, о комсомоле. К нам пришел Тимур Абуладзе – режиссер фильма «Покаяние» и тогда еще мало кому известный академик, в последующем народный депутат Алексей Емельянов. Был и выбивавшийся тогда в лидеры московский либеральной интеллигенции Виталий Коротич – главный редактор «Огонька». Впрочем, В. Коротич, как и многие, еще верил «что дело Октября бесконечно, что КПСС изменит жизнь в стране».

Эти традиции – приглашать деятелей культуры – шли еще с 20–30-х годов, но, естественно, то, что теперь говорили с площади, не могло звучать ранее никогда.

Перенесли нашу работу из студии прямо на площадь. До минимума было сведено и участие в передаче дикторов. На их долю осталось лишь чтение стихов. Но опять же на воздухе, среди людей их голоса зазвучали совсем по-другому. Довольно быстро мы пришли к тому, что в студии ГУМа остался лишь режиссер Костя Доронин. Поддежуривал на случай непредвиденных обстоятельств кто-либо из дикторов. Кстати, и режим на самой площади хоть и тоже был строг, но не так навязчив, как в студии ГУМа, забитого спецвойсками и санитарными бригадами. Здесь, в маленькой студии, за спиной ведущего почти вплотную всегда стоял человек из КГБ. Конечно, интересовался и тем, что мы говорили. Но главное было следить за нашими руками. Напротив, через стекло, были все руководители государства. Впрочем, наши «опекуны» из КГБ быстро заражались азартом прямого эфира. Даже старались чем-то помочь, хотя бы принести воды ведущему.

Упиваясь на Красной пощади открывшейся «свободой», тогда мы и не понимали, какой может быть настоящая свобода в эфире. И так увлекались этим живым эфиром, что у Веры Щелкуновой, например, с трудом удавалось отобрать микрофон, когда она выходила уже за все рамки отведенного для нее времени.

Полеты с Генсеком

Настоящая политическая журналистика началась для меня с поездок с Генеральным секретарем ЦК КПСС М. Горбачевым по стране. Подобных поездок и столь многочисленных встреч «с народом» во времена Л. Брежнева не было. Так получалось, что ездили мы практически всегда с Людмилой Семиной. Оперативно готовившиеся в пути материалы доводили до эфира постоянно дежурившие в Москве редакторы, чаще других эту работу выполняла Вера Цуканова. Отовсюду, где это только было возможно, выходили в эфир напрямую.

За годы поездок (начались они в 1986 году) нам удалось отработать технологию выдачи оперативной информации. Мы за день-два до начала официальной поездки вылетали в начальный ее пункт. Это были Мурманск, Орел, Краснодар, Ставрополь, Таллин, Киев, Донецк, Вильнюс и другие города. Здесь, в местном телерадиокомитете, с нашими операторами изучали возможность передачи звуковых материалов со всех точек по пути следования Генсека. Служба координации в Москве обеспечивала круглосуточные каналы связи с пунктами по маршруту движения. Там, где не было другой возможности, задействовались радиорелейные линии. Связь для перегона радиорепортажей – обычные телефонные каналы, но особо подготовленные – с более широким диапазоном частот практически не искажавшим звук.

Наша работа выглядела так: мы ехали в кортеже Генсека (это несколько десятков машин). В случае остановок для бесед с гражданами (а их было немало – неожиданных, прямо в какой-либо деревушке на шоссе), приходилось срочно выскакивать из машины и бежать с аппаратурой к месту стихийной встречи. Пока не сомкнулась толпа, нужно было оказаться как можно ближе, чтобы записать хотя бы фрагмент разговора. Тут же наговорить на пленку свой текст с рассказом о поездке в целом, о месте, где происходила встреча. Иногда в передачу удавалось включить интервью с кем-либо из жителей. Все это надо было сделать чисто, чтобы практически без монтажа выдавать в эфир. Одна из машин ГАИ, сопровождавшая кортеж, разворачивалась и с оператором, с только что записанной пленкой с включенным спецсигналом, мчалась к ближайшей точке, откуда возможен был «перегон» в Москву. Уже через 10–15 минут запись шла в эфир, для чего прерывалась обычная программа «Маяка». Порой случалось так, что встреча на дороге еще не закончилась, а репортаж – уже в эфире, что поражало чиновников ЦК – организаторов поездки. Поэтому к «Маяку», а следовательно и к нам, здесь относились с большим уважением.

Ельцин в Москве

В сентябре 1987 года М. Горбачев, увлекшись подготовкой доклада к 70-летию революции, надолго уединился на своей крымской даче. В это время конфликт Ельцина со старой гвардией Политбюро особенно обострился. Секретарь Московского горкома замахнулся на «святое». Он настаивал на перестройке в самой партии. На октябрьском пленуме ЦК Б. Ельцин призывал всех участников пленума вернуться к ленинским нормам жизни, сетовал на падение авторитета партии. Пленум не поддержал Ельцина. Но новый московский лидер уже успел заработать авторитет. Его поездки на предприятия, прогулки в общественном транспорте, что вообще казалось немыслимым для партийной элиты, нашумевшая встреча с партийными пропагандистами страны, продолжавшаяся шесть часов, и, наконец, многочисленные заявления и действия по борьбе с привилегиями имели шумный успех. Напомню, это было время сплошных очередей за всем, талонов, карточек покупателя, продуктовых заказов, коллективных поездок в Москву за продуктами из прилегающих областей.

Пресса, телевидение и радио, особенно московские, охотно рассказывали об экстравагантных поездках Ельцина по городу, о борьбе со спецмагазинами и спецбуфетами и распределителями для элиты. Помню, приезжал Ельцин и в «Останкино» для встречи с журналистами и из записки, переданной из зала, узнал, что здесь по-прежнему работает спецбуфет для руководства. Он посчитал себя обманутым и публично принимал извинения от руководства Гостелерадио. Буфет тут же закрылся. После отставки Ельцина в конце того же года он был восстановлен. Таких примеров, слухи о которых ходили по всему городу, было множество.

С конца 1987 года имя Ельцина надолго исчезло из прессы. Лишь в хронике появилось сообщение о его назначении первым заместителем Председателя Госстроя СССР. М. Горбачев оставлял своего противника на поверхности. Помощник Ельцина Л. Суханов считал это одним из проявлений фантастической интуиции Михаила Сергеевича: «Кажется, он терпел неудобного Ельцина лишь для того, чтобы в один прекрасный день и час тот подал ему руку и вытащил из ямы, кишащей крокодилами».

Не покидала меня тогда мысль взять интервью у Бориса Николаевича. В один из дней работы сессии в конце 1988 года, когда депутаты чинно ходили по ковровой дорожке Георгиевского зала по кругу против часовой стрелки (такова была традиция), я в перерыве между заседаниями подошел к Ельцину с такой просьбой. В принципе он не возражал, но сказал, что, может быть, это сделать когда-нибудь позже. В это время в ЦК КПСС на него уже активно собирали компромат в связи с его высказываниями. Впрочем, я не настаивал – не было никакой уверенности, что это удастся выдать в эфир. Тогда я попросил Бориса Николаевича сфотографироваться на память с журналистами «Маяка». Работали мы в тот день вместе с Л. Сёминой, О. Василенко, И. Зориным. К нам присоединился В. Степанюк – парламентский корреспондент программы «Время». Под взглядами сотрудников КГБ, отслеживавшими каждый шаг Ельцина, был сделан этот снимок в Георгиевском зале. В день открытия Первого съезда народных депутатов СССР я подарил экземпляр фотографии Борису Николаевичу. А он надписал мой экземпляр: «Спасибо «Маяку» и «Последним известиям». В память о встрече. Б. Ельцин. 25 мая 1989 года.

Майское утро. Съезд.

Вспоминать события 1989–1990 годов и радостно, и щемяще больно. До сих пор трудно давать оценку тому, что происходило в поворотное время для истории огромной страны.

Одна из кульминаций приходится на 25 мая 1989 года. Этот день оказался и «звездным» днем для «Маяка». Никогда у нас не было до этого, и уже не будет позже, столько слушателей, как в то майское утро.

Во Дворец съездов, в нашу кремлевскую студию я шел задолго до открытия съезда. В Кремле всегда прекрасно, а весной особенно. Природа на склонах Кремлевского холма, обращенных на юг, просыпается раньше. И к концу мая, когда отцвели уже крокусы среди зеленых газонов и расплескались красно-желтые и пестрые тюльпаны, пьянит сирень, всё в Кремлевском парке кажется кусочком земного рая. Специально шёл не самой ближней дорогой к Дворцу съездов – от Спасских ворот по Кремлевскому парку, чтобы немного собраться с мыслями, взглянуть сверху на умытое весенним дождем Замоскворечье за сверкающей рекой.

Те, кто приходили в Кремль в ранний час, если везло, могли видеть удивительное зрелище. Солдат Кремлевского полка выносил на середину площади охотничьего сокола – разгонять голубей, ворон. Но заглядываться на это времени не было. Запахи и краски весны, да и соколиная охота очень соответствовали тому, что ждало всех в этот день. Были у меня и особые причины для волнений. Предстояло в радиоэфире вести прямую трансляцию первого съездовского заседания из Кремля, в ходе которого, мы верили, изменится судьба огромной страны. Накануне вечером руководство радиовещания, посовещавшись, приняло два важных для меня решения. Прямую трансляцию важного государственного мероприятия будет открывать не диктор, а журналист, и буду это делать я.

Радио всегда начинало подобные торжественные трансляции за несколько минут до официального открытия. Звучали позывные: мелодия «Широка страна моя родная...» Диктор объявлял о том, что работают все радиостанции Советского Союза, что через несколько минут мы начнем прямую трансляцию и так далее. Затем при появлении членов президиума режиссер выводил в эфир микрофоны на столе президиума, на трибуне. И лишь по окончании трансляции оставалось признать традиционно: «Вы слушали...»

В этот раз директор Дирекции программ радио А. Ахтырский и главный редактор «Маяка» и «Последних известий» А. Болгарев решили, что в студии должен быть журналист. И он не только прочтет заранее подготовленную «шапку» открытия трансляции, но и будет по ходу комментировать, пояснять, что происходит в зале. Хотя, как это будет происходить, никто представить не мог. Телевидение в таких случаях просто показывает зал и этого достаточно. А радио должно что-то пояснять. Рядом со мной на всякий случай дежурил один из опытнейших дикторов Евгений Терновский.

До начала заседания нужно было запастись какими-то дополнительными сведениями, впечатлениями, чтобы было о чем сказать в эфире. Конечно, некоторая статистика о депутатах у меня была. Со многими успел познакомиться во время регистрации, других вообще знал уже давно по съездам партии. Я работал на них, начиная с 70-х годов. Оказалось много знакомых в литовской делегации. Незадолго до этого я в командировке в Литве побывал в штаб-квартире «Саюдиса» в Каунасе. Активисты этой организации были выбраны депутатами съезда. Живыми штрихами и впечатлениями можно было запастись и в кулуарах в последние минуты перед открытием.

Страна должна была во всех деталях знать, как ведут себя те, кому она поручила выбирать судьбу. Обнадеживало, что среди депутатов, с которыми я уже пообщался, было немало людей вполне самостоятельных, которым не надо было писать тексты выступлений, которые не позволят управлять собой. Знали мы, что на съезд попали и откровенные «бунтари», уже на предвыборных митингах проявившие себя как хорошие лидеры. Многие оставались в тени, но им еще предстояло сделать выбор.

Среди делегатов был и Борис Ельцин, победивший с поразительным перевесом в выборной борьбе. В его округе было выдвинуто 32 кандидата и среди них – народная артистка СССР Людмила Зыкина.

Хотя съезд тщательно готовился на Старой площади, можно было ждать любых неожиданностей. Сделать на этот раз какие-либо традиционные журналистские заготовки было сложно. Я ждал, что будет немало экспромтов. Но что их будет столько!

Удивительно, но волнение обычно исчезает с той минуты, когда зажигается красное табло в студии «микрофон включен». Всё вначале шло гладко. Я старался торжественно повторять, что «через несколько минут Всесоюзное радио и Центральное телевидение начнут...». На телевизионных экранах в это время появлялась заставка с видом Кремля, а затем уже живая картинка зала заседаний съезда. Рассказывал в эфире, как выглядит зал, президиум на сцене, напомнил, кто избран депутатами, кто по Конституции должен открыть съезд. Всё – по плану.

И вот в президиуме – Председатель Центральной избирательной комиссии В. Орлов. Вступительное слово. Дежурные фразы о составе депутатского корпуса, о роли съезда в перестройке, об итогах выборов, «которые продвинули наше общество вперед по пути, намеченному XXVIII съездом партии... Более мощного общенародного референдума в пользу Коммунистической партии, её курса на обновление у нас еще не было». Обновления действительно все ждали, в первую очередь, от партии. Из более чем двух тысяч делегатов может быть единицы могли допустить серьезные изменения в стране, без участия КПСС.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8