1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8

От Юрия Сергеевича я много узнал любопытного о самом голосовании. Ведь если то, что происходило на съезде, можно назвать остросюжетной драмой, то ход событий в самой комиссии – драмой в квадрате. Как человек исключительно пунктуальный, по врачебной специальности он хирург, Юрий Сергеевич предусмотрел все тонкости в работе комиссии: в печатании бюллетеней, в их раздаче, в ходе голосования и подсчете, чтобы избежать любых возможных нареканий. Счетная комиссия всегда заседала в Грановитой палате, в самом центре Кремля. Здесь, как и сотни лет назад, решалась главная проблема – власти. После голосования урны не вытряхивались целиком на стол, как мы это часто видим в телевизионной хронике, а каждый бюллетень вынимался отдельно и демонстрировался всей комиссии. Это исключало возможность фальсификаций, которых, как мы знаем, было немало на всяких выборах, в том числе и в Кремле. И вот урны занесены в Грановитую палату. Их десять. В бюллетенях три фамилии. Кандидатуры А. Власова и В. Цоя реально не могли претендовать на победу. Все, кто голосовал за них, голосовали против Ельцина. Но не набери он и в этот раз победных голосов, речь шла бы уже о полной смене кандидатур, чего, собственно, и добивались оппоненты. Открывают одну, вторую, третью урну ...девятую – предпоследнюю. Ельцин, хотя и набирает голосов больше других, но далеко недостаточно для победы. Для того чтобы выиграть, набрать 531 голос, именно столько надо по Конституции, в последней урне бюллетеней должно оказаться в два раза больше, чем в каждой из предыдущих. И при этом почти все за Ельцина. Такая возможность кажется невероятной! Но именно так и произошло. И у Юрия Сергеевича тому были объяснения. Эта последняя урна стояла недалеко от телевизионных камер, и многие сторонники Ельцина демонстрировали бюллетень операторам перед тем, как опустить его. Итак, 534 голоса – за. Победа! Но Счетная комиссия попадает в ловушку. Ведь выбраны на съезд действительно тысяча шестьдесят человек, но вообще-то число депутатов по Конституции тысяча шестьдесят восемь. Строго юридически именно эта цифра должна быть точкой отсчета. А тогда недобор в один голос.

И вот Счетной комиссии приходится вернуться к одному бюллетеню, оставленному для особого рассмотрения. Мне показывал его позже Юрий Сергеевич. В нем фамилии Власова, Цоя, имена и отчества жирно вычеркнуты. На фамилии Ельцина тоненькая линия проходит по первым двум буквам и прерывается. Ощущение, что человек ошибся и тут же исправил ошибку, еще раз жирно зачеркнув другие фамилии. Теперь внутри комиссии голосование по этому бюллетеню, считать ли его действительным. Члены комиссии разделяются поровну. Юрий Сергеевич сыграл решающую роль. Как председатель комиссии, по существующей практике, в спорных случаях он имел право второго дополнительного голоса и отдал его за признание бюллетеня в пользу Ельцина. И этот бюллетень и голос Ю. Сидоренко позволили Ельцину стать главой государства.

Через несколько минут интервью Бориса Николаевича звучало в эфире «Маяка». Его взял Юрий Коротков. Это было первое интервью нового главы России.

Александр Рувинский

в начало

Щелкунова Вера Николаевна

Родилась в Москве в 1937 году. После окончания факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова работала в районной газете на Сахалине и в студенческой многотиражке в Москве. С 27 мая 1965 года по июнь 1999 года работала в Главной редакции информации Всесоюзного радио – редактором, комментатором, спецкором, зам. главного редактора, главным выпускающим. С 24 августа 1991 года вела «Панораму» «Маяка».

Хватит «вещать»

Шли бои. Крупные сражения разворачивались на летучках и спецсовещаниях у главного. Мелкие позиционные стычки вспыхивали в рабочих комнатах, барах и коридорах.

В боях рождалась «ПАНОРАМА».

То есть она уже однажды родилась, но как-то, видимо, преждевременно, и быстро зачахла, состарилась и усохла до состояния бессмертника. Существовала, но не жила. И даже имени своего не имела. Хотя ведь тоже в свое время ломала асфальт.

На излете шестидесятых годов кто-то привел в редакцию Володьку Олейниченко (тогда всех приводили, никто не мог так вот взять и прийти). Но его-то привели как раз с умыслом, на место хорошего начальника, только чтобы чуть-чуть покрутился, попривык, пообкатался на других ролях. Однако что-то взыграло в Гюне, нашем всегдашнем первом заме главного – отечественном, но не худшем, варианте Жана Габена. И Гюне посадил Олейниченко младшим редактором: подай, принеси, поди прочь.

Ничего. Стерпел. Характер легкий, хотя, конечно, внутри железо. И из этого железа он, как выяснилось, ковал в это время ту самую, первую нашу панораму, «интенсивное информационное вещание». Начитался всяких-разных западных книжек, напичкался теориями о восприятии информации и возжелал осуществить. Чтоб на простой советской кухне (а где же еще стоять динамику?) простого советского человека, прямо за бритьем и глотанием завтрака (на все про все полчаса) снабдить всеми жизненно важными сведениями: какая погода, и что нет пока войны, и какой счет, и – безусловно – что поделывает Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Леонид Ильич Брежнев с сопровождающими лицами. Кстати: именно и только в это утреннее раннее время, оправдываясь сжатым характером подачи новостей, мы могли его лишать то «товарища», то «генерального», то Леонида Ильича – словом, возможны варианты. И то славно.

Выпуски по 2–3 минуты появлялись каждые 7 минут. Читали, разумеется, дикторы. Никаких таких ведущих никто и в страшных снах не видел. Один Олейниченко бредил какими-то знаменитыми американскими именами. Ваяли это дело три человека: союзник (то есть редактор информации по Союзу ССР), международник и спортсмен. Над ними возвышался визирующий (заместитель главного или заведующий отделом, потом эта группа отвечающих за эфир стала именоваться главными выпускающими). Они не всегда просто возвышались. Некоторые – тот же Гюне, с вечной сигаретой в шикарном мундштуке, стильно закатав рукава белейшей рубашки и вооружившись почему-то гибридом кия и школьной указки, являлся в машбюро, потрясая свежесорванной с телетайпа, грозно шуршащей и завивающейся на ходу полосой бумаги, и тыкал тебе ее в нос наподобие чеховской селедки с комментарием типа «начни с этого» или «опять проспала». Олейниченко, уже Владимир Степанович, тоже занял главенствующие высоты, но революционного духа не растерял. Он влетал с идеями, звонил во все города сразу, будил собкоров, говорил, кому какую новость следует сочинить и через сколько минут передать.

А голод стоял свирепый. Я имею в виду информационный голод, о других видах умолчу. Во-первых, нет «событий». Если никто не задул домну, не состоялось мало-мальски заметных собраний-совещаний-съездов, и не пришла пора вносить на поля удобрения и оглашать просторы воем тракторов, то хоть удавись. А тут как на грех подступают рождественские каникулы у зарубежных деятелей...

Случались и милые вещи внутриредакционного характера: кто-то из утренней троицы не приехал на смену. Машина сломалась или шофер спал у другого подъезда, на другой улице, в другом, черт побери, городе! И крутись: выпуск-то все равно семь минут. Олейниченко, хитрый хохол, верно рассчитал, на кого ставить – на пенсионеров (ну, почти) и на новеньких. А что: группы риска! Над кем в первую очередь угроза сокращения? А она, гад, висела перманентно. И, кроме того, эти группы обычно больше других почему-то любят свою работу, крепче за нее держатся, просто душу и тело готовы положить на алтарь... Да, все правильно: синдромчик первого и последнего раза. Короче, построено все было на костях и крови добровольцев из редакционного молодняка и крепкой старой гвардии типа, например, Аржанова. В жесточайшем графике (утро – вечер – выходной), на голодной диете выстоял безымянный младенец, врачи сказали – будет жить, и пошло наше утреннее дитя по случайным дежурным рукам, лишь бы курточка была чистая да мордочка умытая. И вырос в заштампованную серую скучную дежурную крыску.

На одном энтузиазме долго не проедешь.

А чего еще можно было ждать, если, кидаясь, как ястреб на добычу, к жалкой стопке «редакционной почты», читаешь потрясенно, что:

– На Чукотке приземлился первый в этом году самолет с яйцами? Или:

– На центральной площади Алма-Аты началась торговля лесными красавицами. А то и вовсе:

– Рыбаки Мурманска с вечера вышли на лов белядей. Ка-а-во?

Нет, это не то, что вы подумали. Это рыба такая есть – пелядь. Совместное творчество собкоров и стенографисток принесло еще много отменных плодов. Например:

– Подавляемое большинство членов КПСС...

Потерялся где-то во тьме времен мой перловник. А ведь было что вспомнить! Ну, вот хотя бы: Брежнев страшно подружился с Никсоном – и на охоту его таскал, пытался даже облобызать. Наташа Прокофьева и диктует: «Товарищи Брежнев и Никсон...» Бедная она, бедная! Это их там дело – с кем на охоту ходить, а наше дело – не забывать, кто нам товарищ, а кто отнюдь.

Времена, однако, хоть и текли, но как бы вовсе и не менялись. И вторая предтеча драгоценной нашей грядущей панорамы тоже не удалась, рискну даже сказать, была просто жалкой.

Пришел момент, когда мы, в своем низу, совсем затосковали среди товарищей и сопровождающих лиц, а там, в верхах (там ведь были люди с очень чутким ухом и нюхом), тоже поняли – так жить нельзя. И потребовали от нас новых форм. Творческого поиска. Но, как вскоре выяснилось, ни в коем случае не находок.

А какая пошла радостная суета! Искать! Дерзать! Нам можно! Поискали. И нашли, что можно – ничего. Характер информации не изменился. Перечень «событий», то есть того, что допустимо было считать новостью для Всесоюзного эфира, – вполне хватит пальцев на руках. Ну, еще, может, на одной ноге. А к чему-то тянет... И очень!

Так возникла «ПЕРЕКЛИЧКА В ПРЯМОМ ЭФИРЕ». О чем можно перекликаться в прямом эфире, кроме как о спортивном соревновании? Где еще найти развивающееся событие? А в космосе. И вот Нейч садится в студию, а, предположим, Безяев едет в ЦУП, а Пелехов уже давно на Байконуре. Пелехов записывает на пленку репортаж о запуске, Безяев пишет и срочно монтирует репортаж о ликовании в ЦУПе, Нейч ждет. Чего ждет? Когда все будет в порядке, то есть событие ПЕРЕСТАНЕТ РАЗВИВАТЬСЯ. Ура! Можно. «Внимание, дорогие товарищи, – говорит Нейч, – мы прерываем плавное течение нашей программы, чтобы сообщить вам сногсшибательное известие». И так далее. Он читает тассовку (она и была тем самым знаком «ура, можно»), объявляет, что на прямой связи со студией находятся корреспонденты «Маяка» там-то и сям-то и своим неповторимо-небрежным голосом произносит эпохальные слова:

– Петя, ну что там у тебя нового?

Конечно, эпохальные. Как мы теперь поняли. А тогда если не всех, то очень многих как крапивой стеганули. Такова была «новая форма». Пусть неудачная по форме (прошу прощения за каламбур), зато эпохальная по существу. А что? Вспомните хотя бы нонешние теле-шоу с выборами.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8