1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8

Когда представился случай, я не удержался сообщить слушателям, как единство партии с народом выглядело в зале, на практике. Партийные лидеры, члены Политбюро, секретари ЦК сидели, как и раньше, отдельно от основной массы делегатов. Появлялись они в зале из помещения за сценой. Это были как бы «боги с небес». Там же проводили и перерывы. Охрана не допускала общения с ними не только журналистов, но и самих депутатов. В редких случаях кто-либо из руководителей партии выходил в фойе, «в народ». Заранее предупреждалось телевидение. Охрана оттесняла толпу. И у телезрителей выпусков новостей должно было складываться впечатление, что в перерывах съезда партийные вожди, как и все, гуляют, беседуют в фойе. Таковы были тогда на четвертом году перестройки партийные нравы.

Съезд объявлен открытым. И вот здесь произошло то, что, может быть, задало стиль всей дальнейшей работе. На трибуну врывается депутат Вилен Толпежников – врач из Риги: «Прежде, чем мы начнем свое заседание, я прошу почтить память погибших в Тбилиси». Все встают, минута молчания. А Толпежников: «Депутатский запрос – назвать имена тех, кто отдал приказ об избиении мирных демонстрантов в Тбилиси 9 апреля». Председательствующий, делая вид, что ничего не произошло, начинает формировать президиум съезда: Горбачев, его зам по Верховному Совету Лукьянов и представители от каждой союзной республики по принципу – одна доярка, один инженер, один рабочий, один ученый и так далее. Но сценарий поломан. Все уже ждали, произойдет еще что-то. И действительно на трибуну поднялся А. Сахаров: «Наш съезд не может начинаться с выборов. Это превратит его в съезд выборщиков... Главу государства и Верховного Совета нельзя выбирать до дискуссии о том, какой должна быть страна». Дальше Гавриил Попов, выступая от группы московских депутатов, ядра будущей межрегиональной депутатской группы, «подбрасывает» еще одну крамольную мысль: число кандидатов в будущий Верховный Совет должно превышать число мест. Все догадывались, что стоит за этим. Многие партийные функционеры получали шанс не пройти в Верховный Совет, что расценивалось тогда как конец политической карьеры. Ведь до сих пор на съезд они проходили по коллективным спискам, избегая конкуренции. И это стало началом борьбы. Верхушка партии пыталась избежать любых альтернативных голосований. Это был шанс поражения. Пришлось создавать представительную счётную комиссию, которая вела подсчёт отдельно в каждом секторе зала, суммировала результаты и оглашала. Насколько к этому оказались не готовы, свидетельствует такой факт: на столе у председателя комиссии, академика математики, были обыкновенные бухгалтерские счеты с косточками. На каждое голосование уходило 10, а то и 20 минут. Электронная система появилась в зале лишь на втором съезде.

И вот здесь-то настало время активной роли комментатора в студии. Нужно было заполнять эти гигантские паузы, описывать сам процесс голосования было недостаточно. Надо было и анализировать, и сопоставлять. Это было начало настоящей парламентской радиожурналистики.

Доработать до перерыва стоило громадного напряжения. Говорить в микрофон требовалось подолгу, и твои слова действительно ловила вся страна. Все, кто не мог в этот час смотреть телевизор, слушал радио. Трансляция велась всеми радиостанциями. Приемники были включены в каждой машине, и вокруг них на улице собирались толпы людей, слушали в магазинах, на вокзалах, в парикмахерских, на рабочих местах, даже в тюрьмах. Кстати, в последующие дни в магазинах были распроданы все транзисторные приемники. Трансляции съезда стали настоящим «театром у микрофона».

В Кремле разворачивались действия с непредсказуемой драматургией, с последствиями, важными для каждого гражданина, – от Сахалина до Калининграда. Всех интересовали не только выступления на съезде, но и мельчайшие подробности вокруг него, мнения и дискуссии в кулуарах, где мысли высказывались еще смелее. Для журналистов открывался необычайный простор. В студии, откуда велась трансляция, меня сменяли Игорь Зорин, Вера Щелкунова, Ольга Василенко. А вся остальная наша бригада – это 8–10 человек журналистов и столько же техников-операторов готовили материалы для экстренных выпусков новостей, «Дневника съезда». Они шли в эфир в перерыве между заседаниями, после его окончания. И нам, помимо трансляций, удавалось предоставлять слово в эфире 50–60 депутатам ежедневно. Работа с ними была не менее интересна.

Удивительно уживалось в Кремле и старое, и новое. Проводила в перерывах и в гостинице после заседаний острые дискуссии зарождавшаяся межрегиональная депутатская группа, а рядом, под присмотром партийных секретарей, заседали депутаты от территорий, областей, республик. Им давали установку – как голосовать. Одновременно формировались депутатские группы по профессиям. Всё это была живая парламентская жизнь, какой раньше мы не знали. Газета «Нью-Йорк таймс» писала в эти дни, что с помощью прямых трансляций «состоялось мгновенное приобщение миллионов людей к той новой политической жизни, которая торжествует в стране». Для каждого из журналистов, кто работал тогда в Кремле, а через парламентскую бригаду прошло более 30 человек, такая работа стала не только отличной журналистикой, но и политической школой. Политика делалась публично на глазах. Мы имели возможность общения с главными ее фигурами тех дней. В основном в нашу деятельность парламентско-журналистскую в 1989–1990 годах, пока власть не отошла от шока, никто особо не вмешивался. Но внутренний цензор всё же сидел в нас. И самые радикальные высказывания давать в эфир решались не всегда. Может быть, поэтому ни разу в 1989 году не прозвучало у нас интервью А.Д. Сахарова. Была и еще одна важная причина. Андрей Дмитриевич не был хорошим оратором. От этого проигрывали его выступления с кремлевской трибуны. Из-за этого его крайне сложно было пригласить в прямой эфир. Но всё, что связано было с деятельностью Андрея Дмитриевича, шло в эфир без промедления. Мы возмущались и всеми попытками Горбачева прервать его выступление, и захлопыванием его на трибуне делегатами, торопившимися проголосовать и разъехаться по домам.

Академик Сахаров

В дни работы Первого и Второго съездов на нашем политическом небосклоне зажглось немало новых звезд. Самой яркой был Андрей Дмитриевич. За ним была его удивительная человеческая судьба, которой он уже доказал, что двух правд для него не может быть. Никто в демократическом лагере не пользовался таким авторитетом, как он. Теперь, когда кто-то говорит о принципиальности, политической честности, о чем, впрочем, в наши дни говорить можно лишь с иронией, я вспоминаю Андрея Дмитриевича. Б. Ельцин в это время оказался как бы в тени. Ни с одной созидательной идеей он к тому времени еще не выступил, кроме предложений обновлять КПСС. Более того, в межрегиональной депутатской группе остро обсуждалось, может ли Ельцин, с его политическим багажом, представлять руководство группы. М. Горбачев уже стремительно терял авторитет, поскольку для многих было ясно, что за его «новаторством» ничего конструктивного не стоит.

С Андреем Дмитриевичем Сахаровым почти не пришлось общаться. Я видел его на встречах депутатской межрегиональной группы, наблюдал, как на Первом и на Втором съездах горько переживал он отсутствие единства у своих сторонников. Слишком много людей в межрегиональной депутатской группе претендовали на лидерство, и из-за этого депутаты, объединившиеся вокруг Сахарова, не могли прийти долго к согласию. Расходились после встреч, будто бы договорившись, что-то доработать в тексте. Но на следующий день появлялся совсем новый альтернативный проект, и всё приходилось начинать сначала. Я замечал, как врожденная интеллигентность Сахарова, его гипертрофированная приверженность демократическим нормам мешали ему даже в самые критические моменты твердо прерывать споры и ставить на голосование вариант решения. Такую же острую дискуссию я наблюдал за несколько часов до его смерти.

Вне всякого сомнения, Сахарова окружение Горбачева боялось тогда больше, чем Ельцина. Он мог стать символом для сплочения демократических сил. Сахаров первым предложил ввести на съезде поименное голосование, его резко оборвал при этом Горбачев и с нескрываемым раздражением делал это многократно. Сахаров, не отрицая заслуг Горбачева, впервые произнес крамольную мысль, что кандидатов и на пост главы государства может быть несколько. А уж когда на Втором съезде Сахаров замахнулся на «святое» – на шестую статью Конституции, утверждающую главенство в государстве КПСС, Горбачев с трудом владел собой и просто отключил микрофон. Это оказалось последним выступлением Андрея Дмитриевича. Кстати, буквально через три месяца, после многочисленных митингов в Москве, Горбачев вдруг сам выступил инициатором отмены шестой статьи.

Со смертью Сахарова демократическое движение начало перерождаться. Через полгода от межрегиональной депутатской группы, которая сплотилась вокруг него, при перерегистрации осталась лишь половина. Многих «продвинутых демократов» объединяло не видение будущего, а амбициозность. Сахаров был по-настоящему честен в политике, но всегда оставался в этой политике романтиком-дилетантом.

Нашей парламентской бригаде довелось рассказывать и о похоронах Андрея Дмитриевича в морозный декабрьский день 1989 года. Останься жить этот ученый, мыслитель и гуманист, может быть, судьба страны, совестью которой он был, сложилась бы иначе.

О смерти мы узнали рано утром от депутатов. Еще до того, как съезд в начале заседания почтил память, были готовы интервью с близкими ему людьми, с теми, кто постоянно общался с Андреем Дмитриевичем. Журналисты, работавшие в Кремле, написали заявление руководству «Останкино» с просьбой свои недельные гонорары перевести на счет строительства памятника Андрея Дмитриевича. Партийное начальство восприняло это как вызов. Деньги у нас вычли, но никуда так и не перевели. Забегая вперед, замечу, что «романтика революции» вскоре кончилась. Партия и КГБ отходили от потрясений. После августовского путча борьба развернулась лишь вокруг денег и власти. Власть оказалась и главной идеей первого президента России, многие этого, впрочем, и ожидали. Стали казаться невероятными времена, когда глава государства ездил на работу в Кремль на «москвиче» зятя, летал по стране на обычном рейсовом самолете. Люди, оказавшись вблизи, все чаще видели его колеблющимся не только в переносном, но и в прямом смысле. Что касается дележа благ материальных, то всё разворачивалось на глазах страны. Не гнушались ни чем. Я наблюдал, как из Кремля во время последних заседаний Союзного парламента несли всё, что можно было поднять: телефонные аппараты, посуду, даже шторы. Пострадало и имущество нашего корпункта. Через несколько месяцев пришла очередь заводов и месторождений. Честные люди, задержавшиеся в политике, стали казаться при власти белыми воронами. Большинство из них без борьбы оставили эту власть. Но многие депутаты остались «укушенными желанием власти».

Наша парламентская бригада

Эта парламентская бригада – тоже явление для того времени новое в советской радиожурналистике. В её постоянный костяк входили Ольга Василенко, Марина Новицкая, Людмила Сёмина, Андрей Никифоров, Вера Щелкунова. До ухода на «Радио России» работал с нами и Игорь Зорин. Почти у всех из нас и раньше был опыт работы на сессиях Верховного Совета. Но то была совсем другая работа. Журналисты, которых я назвал, составили остов парламентской группы в результате естественного отбора именно потому, что доказали способность к такой работе. Ведь кроме них еще, по крайней мере, два десятка человек в разное время подключались к ней. Но осознать, что это уже другая жизнь, другой парламент, смогли не все. Не все выдержали и напряжения: несколько ответственнейших прямых эфиров в день, дежурства по подготовке «Парламентского дневника», которые тоже требовали многочасового непрерывного внимания. Помимо всего необходимо было читать огромное количество материалов съезда, стенограмм, прессу о съезде.

Чтобы лучше осмыслить всё происходящее, я и коллеги после заседаний ночью вновь смотрели по телевидению их в записи. Иногда на сон оставалось два-три часа. Выходя в те дни к микрофону, надо было преодолевать и генетический страх, сидевший в каждом. Позже это аукнулось инфарктами, инсультами. Голова кружилась от нарастающих событий. С трибуны съезда зачастую звучало то, за что перед самым съездом можно было угодить в лучшем случае в психушку. В Кремле у нас было несколько точек работы, в зависимости от того, где проходило заседание. В зале Кремлевского дворца съездов две студии. Центральная – откуда в эфир выходил комментатор во время заседаний, располагалась в глубине зала напротив сцены. И так называемая правая аппаратная, очень тесная, но с прекрасным обзором всего зала и сцены, обжитая нами, откуда, сменяя друг друга, выходили в эфир репортеры, где сразу на нескольких магнитофонах готовились передачи, и в уголке стучала под диктовку машинистка. Временами здесь было так жарко от всеобщей суеты и включенной техники, что вид мы обретали не парламентский – приходилось снимать с себя всё, что только можно.

С профессиональной виртуозностью работали наши опытные операторы и техники, которые находили возможность, выходить в эфир в невероятных, казалось бы, ситуациях. Техническое обслуживание всех трансляций и журналистской работы осуществляло подразделение Государственного дома радиовещания и звукозаписи. Ныне это фирма «Звук». Экономя эфирное время, мы тогда редко называли в эфире своих помощников, способных монтировать, готовить к эфиру пленку буквально на ходу, на ускоренной перемотке, когда слова сливаются в один монотонный звуковой сигнал. Во многом благодаря им, их умению преодолевать любые барьеры и козни охраны, «Маяку» на первом и на последующих съездах удавалось быть в эфире первым. Имена некоторых из них я назову: Владимир Афанасьев, Сергей Винокуров, Валентин Дмитриев, Петр Норовлев, Анатолий Онищук, Анатолий Хвалей, Виктор Хромов, Анатолий Шевяков, Александр Шеин. Микрофоны прямого эфира удавалось устанавливать в разных точках и в фойе Кремлевского дворца. Встречи депутатам мы назначали под большой пальмой в Гербовом зале.

Российские съезды позже работали в старинном парадном Большом Кремлевском дворце. В Георгиевском зале, в дальнем его уголке у старого камина с часами, у нас тоже была развернута студия. Затем мы переехали в Святые сени, перед Грановитой палатой. Был у нас корреспондентский пункт и в фойе 14 корпуса Кремля. Это бывший Кремлевский театр у Спасских ворот. Там работал в 1989–1991 годах Верховный Совет СССР. Комитеты и комиссии Верховного Совета заседали в двух зданиях на Калининском проспекте, и отсюда в любую минуту мы могли выйти в эфир. Российский Верховный Совет до октябрьских событий 1993 года работал в Белом доме – ныне печально известном здании на Красной Пресне. Наши студии часто становились депутатским мини-клубом. Сюда любили приходить и без приглашений, поспорить, да и немного отдохнуть. За происходящим в зале можно было следить и у нас по монитору. И мы гордились, что помогли полнее реализовать себя многим известным ныне политикам. В центре внимания на первом съезде были Г. Попов, Ю. Афанасьев, А. Собчак, А. Оболенский, Ю. Белозерцев, А. Емельянов, Ю. Корякин, М. Бочаров, А. Казанник.

Женщины из нашей журналистской бригады просто бледнели от тревожного волнения каждый раз, когда на трибуну поднимался майор из Вологды Владимир Лопатин. Его выступления против порядков в армии, против задубевшей и разъевшейся армейской верхушки имели огромный резонанс в стране. А отпаивали его чаем после скандальных речей и старались как-то поддержать мы, в нашей маленькой студии.

Постепенно вырабатывались и специфические журналистские приемы работы в парламенте, которых раньше и не могло быть. Рос архив с документальными записями. И, работая над репортажем, мы могли уже давать не только высказывания сегодняшнего дня, но и то, что говорил этот депутат месяц, год назад. Контраст иногда был разительным, жизнь быстро менялась.

Естественно, у «Маяка» были не только друзья в парламенте. Многим хотелось, чтобы отдельные события, высказывания депутатов, их выбор при голосовании не выходили за рамки зала. Ведь следовала реакция избирателей. Не раз программы «Маяка» становились предметом обсуждения на заседаниях съездов и сессий. Голосовались даже предложения о лишении аккредитации членов нашей бригады. Они не находили поддержки. Социологическая служба VII съезда народных депутатов РСФСР провела опрос народных избранников. Работа «Маяка» в ряду всех крупных электронных средств массовой информации и газет была признана наиболее объективной и профессиональной. Такую оценку были вынуждены дать нашей парламентской бригаде люди, имевшие в тот период немало политических претензий ко мне и моим коллегам. Сорок процентов опрошенных депутатов поставили «Маяку» оценку «вполне объективно». Лишь семь процентов отмечали необъективность «Маяка». У Российского телевидения соответственно 20 и 35 процентов.

По воскресеньям, отдыхая от кремлевских залов, учились новому делу: вести репортажи с митингов и на глаз определять их численность. Расчет – три человека на квадратный метр. И редко уступали в оценке профессионалам.

В парламентской группе собрались в основном женщины с очень непростыми характерами, все личности со сложившейся индивидуальной манерой работы в эфире. Здесь же нужно было, сохраняя индивидуальность, работать, как единое целое. И к моему удивлению, за всё время нашей работы не было ни одного конфликта, хотя перестраивать пришлось многое. Нам разрешили даже изменить привычную форму оплаты. Мы не получали индивидуально гонорар за подготовленные репортажи, а на всю бригаду за всю выполненную работу, и сами эти суммы распределяли. Сами составляли графики своей работы, учитывая интересы и возможности каждого. Появилась очень важная атмосфера взаимопомощи. И время появилось, чтобы вместе собираться в гостях друг у друга. Работа в бригаде была не только важной для эфира, но и отличной профессиональной школой. Мы вполне могли уже, при некоторой организационной поддержке, производить собственную продукцию для других редакций, работать на уровне информационного агентства. И спрос на это был. В этот период «Маяк» незыблемо первым передавал все новости. И зарубежные информационные агентства в сообщениях почти ежедневно ссылались на «Маяк», называя его «Радио Москвы». Правда, была у нас одна привилегия. Нам было дано право, без согласований с руководством, прерывать для экстренных включений из Кремля любые программы, в том числе и записанные на пленку. При умелой работе это ставило «Маяк» вне конкуренции по оперативности.

Я знаю, что мои коллеги, которые прошли эту школу коллективной работы в нашей парламентской бригаде, с удовольствием вспоминают о ней. Не только время было удивительным, но и работа захватывающей, что бывает, может быть, раз в жизни. Мы не учили друг друга политике, а каждый показывал, что умел у микрофона. А главным координатором бригады была, как писал тогда о нас журнал «Телевидение и радиовещание» (1990, №12), – «собственная гражданская совесть». Мои друзья по парламентской бригаде позже не раз подчеркивали, что именно коллективная работа удерживала их в политической журналистике от компромиссов, за которые потом было бы стыдно. Под каждым материалом стояла подпись «Бригада». Вместе и легче было преодолевать страх. Это тоже было.

Открывали мы для себя новую по тем временам журналистику, где было место мнениям, отличным от официальных. Учились работать на грани риска. В этих условиях, часто экстремальных, обострилось и чувство журналистской солидарности. Журналисты разных изданий старались поддержать коллег, попавших под партийный пресс. Когда со временем под репрессии попала и наша бригада (наши выступления не раз в 1990–1991 годах обсуждались на заседаниях Политбюро), друзья-газетчики немало для нас сделали своими публикациями.

В парламентской прессе наша группа была неким центром притяжения. Вокруг нас собирались журналисты послушать, о чем мы говорим в эфире, и поспорить. Иногда мы уставали от обилия людей вокруг нашего корпункта, но это было своего рода и признание. Парламентская группа «Маяка» составила позже костяк профессиональной Гильдии парламентских журналистов.

Новые друзья «Маяка»

В такой обстановке шла подготовка к Первому съезду народных депутатов России. Добавьте сюда еще дебош группы «Память» в ЦДЛ, образование демократической платформы в КПСС – по существу раскола в партии. Развернувшаяся кампания против кооператоров (вспомните дело АНТ), ликвидация Варшавского договора. Всё это и многое другое страна пережила только за полгода.

Совершенно иным было уже год спустя на первом российском съезде соотношение коммунистов-консерваторов и демократов-реформаторов – почти поровну. Оно незначительно колебалось, и это только добавляло остроты в политической борьбе, азарта в журналистской работе. Решения съезда становились всё более непредсказуемыми. А значит, всё больше людей ждали наших прямых включений, наших комментариев в эфире. Съезд открылся 16 мая 1990 года в Большом Кремлевском дворце и длился до 24 июня. Это был самый продолжительный из всех съездов, прошедший в упорной борьбе, чаша весов которой то замирала в равновесии, то медленно клонилась в какую-нибудь сторону. В ходе его полностью поменялась вся политическая структура России.

Пик событий – выборы Председателя Верховного Совета – главы нового уже государства. Съезд к этому времени работал две недели. Примерно ясен был расклад сил. Депутаты размежевались поровну. И коммунисты (их тогда называли правыми) ясно чувствовали реальность поражения, а демократы (левые) впервые, может быть, уловили пьянящий ветерок победы.

Туров было несколько. Никто не мог набрать половины голосов плюс один, необходимых по Конституции для избрания. Накануне третьего, решающего тура, всех правых собирают вечером на Старой площади для «инструктажа». Об этом становится известно средствам массовой информации. Утром перед решающим голосованием улицы и площади от гостиницы «Россия» до Кремля превратились в сплошной митинг. Депутаты шли сквозь живой коридор. Кругом – плакаты в поддержку Ельцина. Тысячи телеграмм ждали депутатов уже в самом Кремле. Страна была на грани серьезных событий.

Как известно, с перевесом в один голос победу тогда одержал Б. Ельцин. Мы, как всегда, первыми смогли сообщить об этом, причем до официального объявления результатов. В те минуты, когда Счетная комиссия выходила из Грановитой палаты, где проходило её заседание, и направлялась в зал Большого Кремлевского дворца, кто-нибудь из десятков её членов жестом или по-иному обязательно разглашал этот секрет. А мы бежали к микрофону сообщить предварительные сведения о голосовании. Они всегда подтверждались через несколько минут официально уже на заседании съезда.

У меня сложились очень добрые отношения с депутатом, избранным председателем этой комиссии, врачом, профессором из Ростова-на-Дону Юрием Сергеевичем Сидоренко и с его друзьями-депутатами, летчиком из Ростова Евгением Тарасовым и москвичом, преподавателем вуза Михаилом Челноковым. В моей библиотеке несколько книжек Юрия Сергеевича с трогательными надписями. На титуле одной из них – «Своевременные мысли о российском парламенте» – он написал «Дорогому нашему сердцу человеку – Александру Ильичу! Доброму и порядочному человеку, который первый вывел нас на «Маяк», дал нам голос».

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8