1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли (там же, с. 28–29).
Народ отказывается от своего
же соборного решения – выбора царем Бориса Годунова – именно в силу заповеди
«Не убий». Ею, как всеобщей мерой истории, освящен и рассказ Пимена об Иване
Грозном и его сыне, царе Феодоре. Словно в подтверждение монолога-завещания
Пимен повествует, как в той же самой келье Чудова монастыря слезно и прилюдно
каялся «преступник окаянный» Грозный и молились за него монахи. И в том же
рассказе Грозному противопоставлен кроткий Феодор, преобразивший царские
чертоги в молитвенную келью и заслуживший перед кончиной небесное виденье.
Не только действительная
история, но и слово о ней, оценка истории должны быть освящены величайшей
заповедью. Временная поддержка самозванца народным мнением объясняется тем, что
в распространенном сверху, боярами, пропагандистском мифе Димитрий-царевич избежал смерти, хотя она готовилась ему.
Выродок и убийца Лжедмитрий использует в своих интересах миф, эксплуатируя
самое святое – «Не убий». Он нарушает заповедь и поступком, и словом.
ГЛАС БЕЗМОЛВИЯ. Идет борьба за народное
мнение. Сталкиваются светлое слово и темное слово. Еще в первой сцене Шуйский,
не по совести, а по зависти и тщеславию затаенный враг Годунова, выбалтывает
коварный план:
Давай народ искусно волновать,
Пускай они оставят Годунова,
Своих князей у них довольно, пусть
Себе в цари любого изберут (там же, с 13).
Речь идет о начале самой
настоящей психологической войны. И она шла все пять лет, отделявшие встречу
Шуйского с Воротынским и сцену в Чудовом монастыре. Только теперь, через пять лет, в борьбу за народное мнение, которую
ведут и Годунов, и бояре, присоединяется спутавший планы всех Лжедмитрий,
по-своему обобщивший опыт и Годунова, и бояр. И вот в психологической войне
ключевую роль начинают играть останки Дмитрия-царевича. Патриарх призывает:
Вот мой совет: во Кремль святые мощи
Перенести, поставить их в соборе
Архангельском, народ увидит ясно
Тогда обман безбожного злодея,
И мощь бесов исчезнет яко прах (там же, с. 90–91).
Здесь четкая разделительная
линия между светом и тьмой. Но она не устраивает Шуйского, будущего временщика,
который боится «выйти из игры». Он «мудро» возражает патриарху как искусный
мастер пропаганды. В его устах сама правда служит лжи. И сейчас, через
четыреста лет, все это воспринимается так, как будто речь идет не только о
мощах Дмитрия-царевича, но и о других убиенных, других останках, вовлеченных в
грязную политику наших дней:
…надлежит народную молву
Исследовать прилежно и бесстрастно;
А в бурные ль смятений времена
Нам помышлять о столь великом деле?
Не скажут ли, что мы святыню дерзко
В делах мирских орудием творим?
Народ и так колеблется безумно,
И так уж есть довольно шумных толков:
Умы людей не время волновать
Нежданною, столь важной новизною.
Сам вижу я: необходимо слух,
Рассеянный расстригой,
уничтожить;
Но есть на то иные средства – проще.
Так, государь – когда изволишь ты,
Я сам явлюсь на площади народной,
Уговорю, усовещу безумство
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17
|
