1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18

Все сказанное относится и к профессиональной морали в журналистике. Главным профессионально-нравственным отношением здесь тоже является отношение к продукту. Оно-то и дает нам возможность увидеть, когда и как началось формирование профессиональной журналистской морали, какие обстоятельства влияли на процесс ее становления и почему.

В научной литературе насчет времени появления профессиональной морали журналиста существуют две точки зрения. Согласно одной, она моложе профессии: возникла тогда, когда профессия стала массовой и журналисты осознали себя единой общностью[72], стало быть, где-то к середине прошлого века. Согласно второй, она едва ли не старше самой профессии. И.А. Кумылганова пишет по данному поводу следующее:

Исторический экскурс показывает, что с момента возникновения самой журналистики профессиональная мораль являлась неотъемлемым ее компонентом. То есть в процессе формирования специфических функций печати в системе социальных реалий, в процессе выделения журналистики в самостоятельную отрасль трудовой деятельности складывалось и нравственное сознание работника этой отрасли[73].

Правы, пожалуй, оба исследователя, как ни парадоксально это на первый взгляд.

Развитое общество знает две формы организации деятельности: любительство и профессионализм. Рождается же всякая Деятельность как любительская. Любительство – первая фаза Развития деятельности и первая, исходная форма ее организации. Любительская деятельность отмечена тем, что осуществляется человеком по личной склонности, вне рамок каких-либо должностных обязанностей, без специальной подготовки, без жесткой ответственности за результат. А профессиональная деятельность формируется в процессе общественного разделения труда на базе любительской, однако не поглощает ее – они и в наше время существуют параллельно. Став для человека основным родом занятий, профессиональная деятельность приобретает новые черты. Она протекает в виде исполнения соответствующих должностных обязанностей в рамках сотрудничества с другими ее участниками, связана с ответственностью за результат (продукт), требует специальной подготовки, – словом, превращается в профессию. Таким образом, получается, что профессия (причем любая профессия!) всегда моложе деятельности, с которой она связана.

У журналистики тоже была первая фаза ее развития, и очень длинная, растянувшаяся на века, точнее – даже на тысячелетия. Первые признаки того, что общество нуждается в информационном продукте, который бы оперативно ориентировал людей в происходящих событиях и расширял опыт отдельного человека, обнаружились очень давно. Материалы культуры античного мира сохранили немало свидетельств на этот счет, они широко известны. Обычно мы рассматриваем в качестве предформ журналистики подобие газеты в Древнем Китае, гипсовые доски с известиями для сената и для народа в Древнем Риме, сообщения, рассылавшиеся корреспондентами-доброхотами знатным римлянам, когда те отлучались из города (между прочим, это была уже работа за плату!). Практиковалось еще и устное распространение новостей.

Не менее интересны данные, говорящие о том, что потребность в подобных продуктах и подобной деятельности осознавалась. К примеру, у Плутарха читаем:

Говорят, что Цезарь первым пришел к мысли беседовать с друзьями по поводу неотложных дел посредством писем, когда величина города и исключительная занятость не позволяли встречаться лично[74].

Неважно, что речь в данном случае шла о переписке с друзьями; фактом является то, что в этих словах отражается осознанная потребность в оперативном опосредованном общении по поводу неотложных дел.

Переписка знатных римлян тоже содержит в себе примеры осознания аналогичных потребностей. В этом смысле особенно любопытны «разборки» с недобросовестными корреспондентами. В таких письмах всякий раз говорится о том, чего хочет «заказчик» от корреспондентских отчетов, – иначе говоря, запрашивается определенный тип продукта.

Пройдет еще очень много времени, прежде чем появится профессия «журналист». Но потребность общества в продукте, который ее вызовет к жизни, заявлена, и уже начался поиск пути к его созданию – поиск способа деятельности. Вот так параллельно и предстоит развиваться на громадном историческом пространстве этим двум процессам: осознанию обществом качеств необходимого ему конкретного продукта и становлению способа его производства.

XV век, с которым историки журналистики связывают появление рукописных известий, рассылавшихся за определенную плату конкретным заказчикам, не оставил надежных свидетельств, способных помочь нам представить себе, что именно нужно было тогда от поставщиков таких «aviso». Но по тому, как менялось их содержание, можно уверенно предположить, что здесь мы имеем дело с реакцией на запросы, на пожелания или требования заказчиков. Комментируя исторические факты такого рода, Д.С. Авраамов пишет:

Если в XV в. наравне с важными сведениями об императорском дворе, с театра военных действий, о распространении реформации в известиях встречаются наивные и легковерные сообщения о политических пророчествах, чудесах, уродах, кометах, кровяном дожде, которые сопровождаются всякого рода опасениями, пожеланиями и надеждами, то в XVI в. в газетах преобладает уже объективный, трезвый и деловой тон отчета. В них много политических сведений, реже попадаются сообщения о торговле. От излюбленных россказней о чудесах и привидениях не осталось следа. Тенденция к правдивому изложению событий просматривается при таком сравнении с достаточной определенностью.

Скорее всего, первые газетчики руководствовались при публикации новостей не отвлеченными нравственными соображениями, а потребностями читателя. Основным потребителем информации в те годы являлась буржуазия, остро нуждавшаяся в объективном знании для решения своих революционных задач. Тенденция к правдивому изложению событий отвечала этой объективной потребности[75].

Наличие такой связи между потребностями общества и изменениями в характере продукта говорит о том, что формирующееся профессиональное сознание складывающейся трудовой группы[76] уже ведет «селекционную работу» по отбору критериев качества продукта и эффективных профессиональных действий (а возможно, и определенных проявлений личности при их осуществлении), отдавая предпочтение тому, что способствует «правдивому изложению событий».

В высшей степени интересно то обстоятельство, что зарождавшаяся журналистика была изначально ориентирована не просто на создание отдельного текста, а на подготовку некой панорамы действительности. Все эти сводки новостей – «Zeitungen», «‘newsletters», «aviso» (равно как их древние предшественники «Acta diurna populi romani» и «Acta senatus») – вполне могут рассматриваться в качестве первобытия информационных потоков. Видимо, панорамность и поступательный характер отражения действительности были в числе первых черт, осознанных обществом как необходимое свойство «запрашиваемого» продукта. И в том, что издатель этой «панорамы» был одновременно ее автором, редактором, составителем, а часто и распространителем, не только просматривается синкретизм[77] неразвитого явления, но и угадывается будущее журналистской профессии, связанной с двумя продуктами, с двумя гранями способа деятельности. Приведем интересные замечания на этот счет Л.Г. Свитич. Она пишет:

Наряду с такой чисто репортерской и комментаторской ветвью предшественников журналистики, мощные потоки в нее шли от летописцев-историков, от ученых-популяризаторов, от религиозных проповедников, от гуманистов-просветителей, от литераторов-публицистов. Эти виды деятельности самым непосредственным образом влияли на зарождение и формирование журналистской профессии, на ее функции и роли, сливаясь, как ручейки, в единое могучее русло журнализма как самого мощного и полифункционального явления социальной жизни. Все они формировали профессиональный журнализм[78].

XVII век открыл в истории журналистики следующую страницу. Продукция «составителей новостей» постепенно выходила на все более широкую аудиторию и обретала такое свойство, как периодичность. Политические институты общества, и, прежде всего государственная власть, начинали понимать, что с помощью нового информационного продукта они могут решать и свои задачи, которые прежде решались в основном с помощью устного слова. Именно тогда окончательно и определилось место журналистики в социуме: она включилась в оба контура регулирования жизнедеятельности общественного организма.

Однако очень скоро претензии властных структур на то, чтобы диктовать ей свои требования к продукту, стали жесткими и корыстно окрашенными. Возникла серьезная опасность дезориентации деятельности, потери того курса, который был задан объективными причинами, определившими ее рождение. Такая угроза была тем более реальной, что суть происшедших перемен еще не осознавалась складывавшейся профессиональной общностью журналистов. В свете данных обстоятельств принципиальное значение имел факт публикации в середине XVIII в. работы М.В. Ломоносова «Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенных для поддержания свободы философии»[79].

В журналистской среде нередко говорят об этом произведении как о начале научной разработки профессионально-этических проблем журналистики в нашей стране. Оно действительно содержит положения, актуальные для профессиональной этики журналиста и сегодня, так что такую интерпретацию не хочется оспаривать. Примечательны, однако, обстоятельства, при которых «Рассуждение...» появилось.

Непосредственным поводом, побудившим Михаила Васильевича выступить на эту тему, стала опубликованная лейпцигским научным журналом неправильная информация о работе Ломоносова. Претензии ученого к продукту труда незадачливого автора были так велики, что он с присущей ему основательностью засел за изучение вопроса. В результате международная общественность получила текст в виде диссертации и письма к Л. Эйлеру, в которых высокообразованный представитель профессиональной общности ученых М.В. Ломоносов изложил свои взгляды на продукт, ожидаемый обществом от журналистов, и на личные качества журналистов, благодаря которым может быть создан такой продукт. Взгляды эти свидетельствуют о том, что М.В. Ломоносов был не просто глубоким и дальновидным исследователем. Он проявил себя и как гражданин, т.е. член гражданского общества, очень тонко чувствующий его потребности и проблемы. В данном случае великий русский ученый выступил с обоснованными требованиями и к журналистам, и к продуктам их деятельности с позиции высоко морального представителя гражданского общества. Тем самым он создал противовес стремительно распространявшемуся отношению к журналистике как к придатку властей. Он фактически предварил тот подход к ней, который несколько позже привел к борьбе за ее независимость «отцов-основателей» свободной американской прессы. Один из них, Томас Джефферсон, спустя 33 года написал:

Если бы мне пришлось решать, что лучше, иметь правительство без газет или газеты без правительства, я, не колеблясь, выбрал бы последнее[80].

Вместе с тем именно тот факт, что журналистика стала использоваться властью в качестве средства управления, подтолкнул развитие ее технической базы и расширение границ аудитории, сделав ее массовой. Одновременно массовый характер приобрела и профессия журналиста. Знаковым явлением, закрепившим превращение журналистики в устойчивый социальный институт, стала «грошовая пресса» – дешевые издания для широких слоев населения, почти разом появившиеся во многих странах на исходе первой трети XIX в.

Можно считать, что к моменту своего утверждения в общественной жизни журналистика как вид деятельности подошла уже с определенным опытом, а следовательно, со сложившимся в основном, хотя еще и не осознанным в достаточной мере, «сдвоенным» способом деятельности. Обучение ему шло на практике (из уст в уста) через формировавшиеся профессиональные традиции, причем включало в себя не только технологическую, но и профессионально-нравственную ориентацию. В соответствии с представлениями общества о необходимом характере журналистского продукта в профессиональной журналистской среде поддерживались, поощрялись те проявления личности, которые способствовали созданию такого продукта, а значит, и укреплению престижа и благополучия членов журналистской общности. Проявления личности, служившие помехой решению данных задач, естественно порицались и осуждались.

Однако разнонаправленность общественных требований к продукту, значительно усилившаяся в результате того, что журналистика включилась в управленческий контур регулирования жизнедеятельности социума, не могла не привести к размытости критериев качества продукта. Из-за этого возник разнобой и в оценках личностных проявлений его создателей. Поскольку членов профессиональной общности журналистов (как и любой другой) в принципе характеризовал разный уровень моральности, подобная размытость критериев и оценок профессионального поведения оборачивалась фактором риска. Самое главное, что это был фактор риска не только для журналистского содружества, но и для общества в целом: ведь оно могло получать в таких случаях от журналистики «дисфункциональный продукт», обладающий вредоносной силой.

Надо полагать, именно это обстоятельство и вызвало к жизни процесс, которому предстояло стать постоянной линией борьбы журналистского «цеха» за единство профессионально-нравственной позиции в своих рядах, а вместе с тем и за незыблемость общественного значения журналистики, за высокий престиж и авторитет профессии, – процесс кодификации норм поведения и внутригруппового контроля за их соблюдением.

На первый взгляд, этот момент кажется во многом формальным (тем более что между писаными кодексами и реальным поведением журналистов всегда существует разрыв). Между тем в нем проявляется сущность профессиональной морали как особого звена в системе моральной регуляции социума: в отличие от моральных отношений в целом, профессионально-нравственные отношения предполагают институционально организованное вмешательство профессиональной общности в поведение ее членов.

Все это говорит о том, что начало кодификации норм можно считать, с одной стороны, свидетельством возникновения профессионально-этических воззрений, а с другой – подтверждением того, что наконец-то завершилось[81] продолжавшееся века формирование профессиональной журналистской морали и она начала функционировать с достаточной степенью результативности. Последнее, правда, относится к тем странам, где шло естественное развитие цивилизации, без деформации переплетенных контуров регулирования общества как кибернетической системы. Россия не входит в их число.

Ведущие идеологи Коммунистической партии, претендовавшие на признание марксистско-ленинского учения подлинно научным и потому единственно верным, дали впечатляющий анализ истоков несправедливого распределения благ в обществе. На этой основе они выработали социальную утопию, весьма соблазнительную в качестве практической программы переустройства общественной жизни. Полигоном испытания этой программы выпало стать нашей стране. С 1917 г. ее развитие, таким образом, стало определяться превышением роли субъективного фактора в объективных процессах функционирования социума, заметной произвольностью вмешательства человека в естественноисторические механизмы. Это сказалось и на отношениях с природой, и на организации жизни людей. На 1/6 части Земли возникло руководимое Коммунистической партией государство, ориентированное на осуществление задуманной идеологами программы общественного переустройства, предполагающей направленное формирование определенного типа личности («коммунистическое воспитание»). В этой программе было немало ценных с точки зрения развития общества идей, в том числе и относительно моральных отношений, но намерение «осчастливить человечество во что бы то ни стало» изначально было чревато насилием и несло в себе угрозу деформации общественной морали – механизма, основанного на доброй воле индивидов. Именно потому для реализации властных функций государства потребовалась развернутая командно-административная система, снабженная мощным аппаратом принуждения, направленного, главным образом, на инакомыслящих.

Пресса в этих условиях превратилась в «подручного партии» – стала составной частью административно-командной системы, и это на десятилетия фактически вывело журналистский корпус России за рамки мировой профессиональной общности журналистов. Профессионально-нравственные отношения были настолько трансформированы партийной зависимостью журналиста, что потеряли самостоятельное значение. Скажем, содержание профессионального долга работников прессы в Уставе Союза журналистов СССР определялось исключительно задачами, которые ставила перед собой КПСС, практически без учета специфики журналистики[82]. Ни о каких кодексах, декларирующих моральные принципы профессионального поведения советского журналиста, до конца 80-х гг. речи не велось. Зачастую оставались не известными в среде сотрудников наших редакций и международные документы, имевшие отношение к журналистской этике. Профессиональная этика как учебная дисциплина считалась несовместимой с принципом партийности журналистики, определявшим ее функционирование, и в учебных планах отсутствовала.

Если учесть, что законодательства о печати до 1991 г. тоже не существовало, то можно представить себе, сколь трудно было отечественной журналистике сохранить верность своему исконному предназначению, не утратить определяющие черты профессии. В случаях, когда журналисты решались работать в соответствии со своим спонтанно сложившимся представлением о профессиональном долге, от них требовались поистине героические усилия и недюжинная изобретательность для того, чтобы их материалы могли увидеть свет. Однако такие примеры немногочисленны. В большинстве своем представители журналистского «цеха» приспосабливались к обстоятельствам, иронизируя на предмет нередких расхождений своей практики с требованиями общей морали и отнюдь не заботясь о том, чтобы соответствовать высоким образцам профессионального долга и профессиональной чести, глашатаями которых чаще всего становились диссиденты. Это и питало отношение к профессии журналиста как к самой конъюнктурной.

Ориентация на гласность и плюрализм, заявленная в 1985 г. в качестве доминанты новой политической линии властных структур СССР, объективно означала для журналистики возвращение ей права быть самой собой. Пресса вышла из-под гнета Коммунистической партии и коммунистической идеологии. Свобода слова, свобода творческого самовыражения была не просто провозглашена, а закреплена законодательно. Но она-то и оказалась первым серьезным испытанием профессионально-нравственной зрелости нашего журналистского корпуса. Обнаружилось, что в этом плане мы изрядно отстали от коллег из многих стран. В упоении открывшимися творческими возможностями журналисты российской прессы начали то и дело выходить за границы этического коридора, которым определяется свободное творческое пространство. Свобода творчества все чаще стала оборачиваться журналистским произволом – такой формой профессионального поведения в тексте или непосредственном общении, при которой оно не согласуется ни с нормами морали, ни с интересами общества, ни с чем, кроме личного «хочу». А тут еще подоспело и второе испытание: на смену идеологической и экономической зависимости журналистики от КПСС пришла экономическая несостоятельность СМИ, подталкивающая к новым формам зависимости. И это испытание тоже выдержали далеко не все.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18