1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21

Ордонансом 1629 г. Людовик XIII предписал для предварительного просмотра представлять рукописи канцлеру и хранителю государственной печати, чем собственно были нарушены старинные цензорские полномочия университета. Кроме того, им же было возложено общее наблюдение за точным соблюдением законов о печати на особое учреждение (Syndicat pour l'Imprimerie et la Librairie), состоявшее из одного синдика и четырех помощников, сменившихся каждые два года. Эти новые должностные лица назывались «университетскими стражами» (gardos de l'Université). Они исполняли те же обязанности, какие возлагались ранее на четырех больших присяжных книготорговцев (les quatre grands libraires-jurés de l'Université), a именно: они посещали книжные магазины и типографии, смотрели, чтобы книги выпускались с соблюдением всех правил о предварительной цензуре, качестве бумаги, чистоте шрифта, корректуре и т.д. Первые университетские стражи были назначены 17 июля 1629 г. из бывших университетских присяжных книготорговцев.

Политика Ришелье принесла свои плоды. Людовик XIV (1643–1715) мог уже смело сказать: «l'État, c'est moi!»[7] Все было подавлено, все исходило от короля, все им держалось. Понятно, печать должна была подвергнуться общей участи и, пожалуй, даже в большей степени, так как она была давно признанный враг абсолютизма. В 36 статьях эдикта 7 сентября 1649 г. выразились вполне своеобразные заботы короля о книгопечатании. Людовик XIV не ограничился более детальными постановлениями о предварительной цензуре, он до мелочей регламентировал книжный промысел, установил размеры изданий, определил кварталы, в которых должны были жить типографщики, и даже потребовал, чтобы книготорговцы и типографщики имели только по одному ученику, но непременно добрых нравов, католика, природного француза, способного к обращению с публикой, хорошо сведущего в латинском языке и умеющего читать по-гречески, о чем должно быть удостоверение ректора университета.

Эдиктом 1686 г. Людовик XIV окончательно реорганизовал книгопечатный промысел. Число книготорговцев было ограничено 80, а число типографщиков должно было быть доведено до 36. В целях надзора было назначено 79 цензоров: 10 для просмотра сочинений по богословию, 11 – по юриспруденции, 12 – по медицине, 8 – по математике, 36 – по истории и литературе и 2 по искусствам. Никто не мог стать самостоятельным промышленником ранее трех лет по окончаний ученического стажа. Книготорговцы, переплетчики и позолотчики, которые во время издания эдикта не занимались фактически книгопечатанием и лишь числились типографщиками, теряли право содержать типографии. Сыновья типографщиков не могли наследовать заведений их отцов, не выдержавши экзамена перед главным лейтенантом полиции и синдиком с помощниками. Корректоры обязывались к внимательному исправлению книг, и диеты с ошибками перепечатывались за их счет. В каждом городе могло быть только заранее определенное количество типографий. Так, в Страсбурге и Марселе определено было по шести.

Все мероприятия Людовика XIV против печати нисколько не остановили развития памфлетной литературы. В первую половину его царствования памфлеты носили по большей части характер анекдотов из жизни двора и столицы. Позднее памфлетная литература приняла политическую окраску. Поставщиками ее были протестанты, бежавшие в Голландию после отмены Нантского эдикта в 1685 г. Насколько энергичны были памфлетисты, можно судить, например, по тому, что коллекция памфлетов Национальной библиотеки обнимает 140 томов, а в библиотеке Мазарини она еще значительнее.

Памфлетная литература возрастала тем сильнее, чем более запутывались внутренние дела Франции и ниже падали нравственно ее короли. Господство фавориток и нескончаемый придворный кэкуок[8] давали обильный материал для обличительной литературы. Заинтересованные лица не останавливались ни перед какими жестокостями в борьбе с летучими листками. Памфлеты конфисковались, сжигались, и нередко вместе с их авторами. Так, в 1623 г. Феофил был присужден к сожжению с его произведением «Парнас сатирических поэтов». В 1663 г. такая участь постигла Симона Морена с произведением «Мысли». Около этого времени погиб на костре поэт Пьерр Петит (Pierre Petit). Шавиньи, автор опубликованного в 1669 г. памфлета «Свинья в митре», просидел в узкой железной клетке 30 лет. Жестокая расправа постигала не только писателей, но и типографщиков, переплетчиков, книготорговцев.

К началу XVIII столетия во Франции было обширное законодательство о печати, состоявшее из множества разновременно изданных регламентов, ордонансов, эдиктов и других распоряжений. Чувствовалась настоятельная потребность в объединении и согласовании этого подавляющего законодательного материала. Эту роль взял на себя Людовик XV (1715–1774), с именем которого связан, можно сказать, первый во Франции цензурный кодекс, именно: Регламент 28 февраля 1723 г. (Règlement pour la Librairie et l'Imprimerie de Paris). Сначала его действие было ограничено Парижем, но приказом королевского совета 24 марта того же года (1723) он стал законом для всей Франции.

Регламент заключал 123 статьи, делился на XVI глав. В кратких чертах он заключался в следующем. Все занимающиеся книжным и типографским промыслом признавались по-прежнему частью университетской корпорации. Типографский промысел и купля-продажа книг разрешались только членам корпорации. Каждому из них дозволялось иметь только одну книжную лавку, в которой торговля не могла производиться в воскресенья и праздничные дни. Весь промысел сосредоточивался в университетском квартале. Книги должны были печататься на хорошей бумаге и хорошим шрифтом, с обозначением на каждом издании имен и адресов издателя и типографщика. В каждом заведении не могло быть более одного ученика. Срок обучения четырехлетний. По окончании ученичества требуется трехлетняя служба в качестве подмастерья. Покинуть занятия практикант может только по истечении двух месяцев со времени предупреждения хозяина. Кандидаты на звание книготорговца уплачивают при вступлении в корпорацию 1000 ливров, а кандидаты на звание типографщика вносят 500 ливров. Для тех и других установлен экзамен. Каждая типография должна состоять по крайней мере из четырех прессов и 9 сортов букв. Синдик с помощниками каждые три месяца ревизует типографии.

К корпорации книготорговцев и типографщиков относятся также литейщики букв. Они обязаны продавать свои изделия только типографщикам. Буквы не могут быть длиннее десяти с половиной линий.

Торговать в разнос произведениями печати дозволяется только грамотным и рекомендованным синдиком главному лейтенанту полиции, при этом к кольпортажу[9] предпочтительно допускаются различные члены корпорации, которые по бедности, болезни и преклонному возрасту не могут заниматься своей прямой профессией: книжной торговлей, книгопечатанием, словолитием и т.д. Все разносчики должны сообщать свои имена и жительство корпорации и полиции. Каждый из них носит медную бляху. Их не может быть более 120 человек. Синдик и его четыре помощника избираются ежегодно для надзора за книжным и печатным промыслом.

Никакая книга не может быть напечатана без разрешения лейтенанта полиции и одобрения цензора. Заграничные издания поступают предварительно на просмотр цензоров. Совершенно воспрещается торговля и печатание книг, враждебных религии, королю, государству, чистоте нравов, чести и репутации частных лиц. Рукопись остается в камере синдика. Печатное произведение во всем должно соответствовать разрешенной к печати рукописи. Пять экземпляров каждого издания представляются в распоряжение властей. Купля-продажа библиотек должна производиться с разрешения главного лейтенанта полиции.

Явно нарушая старинные права университета и состоявшей при нем корпорации клерков, Людовик XV не решался признать это открыто и даже употреблял некоторые усилия поддержать иллюзию прежней автономии. Так, в пространном указе 10 декабря 1725 г. он подтвердил, что все книготорговцы и типографщики считаются членами университета и, как таковые, по крайней мере в числе 12, участвуют в университетских процессиях, притом до мелочей регламентировались отношения (главным образом внешние) корпорации к университетским властям.

Людовику XV все еще казалось, что типографский промысел мало регламентирован, и вот он в одной декларации предписал, например, чтобы двери типографий никогда не запирались, чтобы типографские помещения не имели задних выходов, не имели занавесок, словом, были бы во всякое время открыты для надзора. Нарушителям этих требований угрожал штраф в 500 ливров и запрещение промысла в течение 6 месяцев. В случае рецидива право промысла отнималось навсегда. Заметим, что вообще за преступления печати смертная казнь практиковалась до 1728 г., а с этого времени вошли в практику выставление у позорного столба, клеймение, галеры.

Итак, стремясь обезвредить деятельность типографщиков, приказом 31 марта 1739 г. Людовик XV снова регламентировал разные стороны типографского дела, причем для всей Франции допустил только 250 типографщиков, из них 36 для Парижа, по 24 для Лиона и Руана, по 10 для Бордо и Тулузы, по 6 для Страсбурга и Лиля; для большинства же городов по одному. Заботясь о процветании книготорговли, которая, по мнению Людовика, не могла процветать при большом числе промышленников, в 1741 г. он предписал книготорговцам не принимать новых учеников в продолжение десяти лет.

Для наблюдения за выполнением регламентов по делам книготорговли и книгопечатания Людовик XV указом 2 марта 1744 г. назначил де Марвилля лейтенантом полиции, предоставив ему право окончательных решений по самым серьезным случаям. Королевских цензоров в 1742 г. было 79 человек, а в 1774 г. число их возросло до 119. По этому можно судить, что законы о печати не оставались мертвой буквой. Вероятно, в видах того же самого «поощрения» книжного промысла 16 мая 1773 г. последовал приказ королевского совета об увеличении сбора за даваемые привилегии на печатание книг. На основании патента 1702 г. взималось в каждом отдельном случае по 5 ливров, по приказу же 16 мая 1773 г. стали брать 40 ливров за золотую печать на привилегии и 12 ливров за разрешение. Эта фискальная мера была последним ударом Людовика XV, нанесенным французской печати.

Несчастное царствование Людовика XVI (1774–1793) ознаменовалось новыми стеснениями печати. Регламент 1723 г. без существенных изменений действовал до 30 августа 1777 г., когда последовали шесть знаменитых указов королевского совета. Этими указами окончательно был уничтожен старый порядок приуниверситетской организации книжно-печатного промысла. Так, во всей Франции вводилось 20 синдикальных камер. Каждая из них состояла из синдика и четырех помощников, избранных в присутствии главного лейтенанта полиции. Все книготорговцы и типографщики относились к ведению одной определенной камеры. Ближайший надзор за ними возлагался на синдиков с помощниками, которые были обязаны, по крайней мере, один раз в три месяца обревизовать все типографии и книжные лавки. Кроме того, при каждой камере находился инспектор, власть которого распространялась на весь округ. У инспектора сосредоточивались сведения обо всех книгах, поступающих в печать. Книготорговцами могли стать ремесленники, выдержавшие особо установленный экзамен и внесшие в синдикальную камеру сумму, назначенную хранителем печати. Суммы эти достигали чрезвычайно больших размеров.

В синдикальных камерах велись точные именные списки всех лиц, причастных к данному промыслу. За регистрацию взыскивались с ремесленников довольно большие суммы. Рабочий день типографщиков по закону определялся – летом, с 6 часов утра до 8 часов вечера и зимою, с 7 утра до 9 вечера. Рабочим строжайше воспрещалось образовывать братства, товарищества и собрания.

Ни одна книга не могла быть напечатана прежде, чем будет получена привилегия и разрешительное письмо за большою печатью. Привилегии, не внесенные в синдикальную книгу в течение двух месяцев по их получении, теряли свою силу. Для вторичного напечатания книги требовалась новая привилегия. При получении привилегии вносились суммы, размеры которых определялись хранителем печати. Насколько огромные суммы при этом взимались, можно заключить по тому, например, что за издание в 33 тома при тираже в 1500 экземпляров приходилось платить 7920 ливров! Даже за переиздание, например, сочинения Флери «L'Histoire ecclésiastique»[10] было внесено 4440 ливров.

Собственно гвоздь новой системы заключался в широких сборах с промышленников под разными предлогами и по разным поводам. Типографщики и книготорговцы обращались к королю с многочисленными петициями об отмене августовских приказов. В защиту печати выступил даже университет, но напрасно: интересы просвещения, которыми мотивировались ходатайства, не имели никакого значения для двора Людовика XVI, которому нужны были деньги и деньги без конца. Периодическая печать была также обложена. Например, «Журнал политики и литературы» ежегодно вносил министру иностранных дел до 22000 франков.

Мы коснулись периодической печати. Ее расцвет еще впереди. Но теперь уместно бросить беглый взгляд на ее историю, зарождение и те тернии, которыми старалось усыпать ее путь дореволюционное правительство.

Газета возникла во Франции еще в XV столетии. Сначала это были рукописные листки, с иллюстрациями или без них, в которых передавались важнейшие новости, известия о происшествиях, скандалах и т.д. Этими листками охотно пользовались в целях борьбы различные религиозные партии. Благодаря легкости издания и распространения, листки росли с поразительной быстротой. Уже ордонансом 1550 г. были объявлены «врагами общественного спокойствия и виновными в оскорблении величества все те, кто проповедует, не будучи прелатом... все изготовители афиш и ругательных пасквилей... которые имеют целью исключительно подстрекательство и возбуждение народа к восстанию». Десятого сентября 1563 г. снова последовало «запрещение распространять позорящие пасквили, приклеивать афиши и выставлять на показ какие-либо другие произведения под угрозою повешения и удавления».

В бесплодной борьбе с летучей литературой проходит почти столетие. Ко времени Людовика XIV произведения уличной литературы возросли до невероятных размеров. Так, с января 1649 г. по октябрь 1652 г. появилось до 4000 пасквилей, связанных только с именем правителя Мазарини (так называемые «мазаринады»). Пасквили не ограничивались личным содержанием, в них находили себе место и другие более общие темы, о чем можем заключить из многочисленных судебных приговоров и ордонансов того времени. Так, например, в приговоре 22 августа 1656 г., которым осуждались различные лица за распространение пасквилей, находим следующее любопытное место: «Многие злонамеренные лица с некоторого времени посвятили себя составлению многочисленных мятежных пасквилей, которые они называют секретными газетами, и с некоторого времени они осмелились печатать, продавать и распространять на улицах при помощи обыкновенных разносчиков...» и т.д. Ордонанс 26 февраля 1658 г. воспроизводит ту же картину еще в более широких размерах: «Рукописные газеты не только распространяют каждую неделю в городах и провинциях королевства, но также высылают их в иностранные государства... Эта незаконная работа есть предприятие частных лиц, несведущих в действительном положении вещей... они пишут без размышления все, что могло бы принести в дальнейшем ущерб королю, благодаря предположениям и разглагольствованиям, которыми наполнены названные газеты... приказываем... под угрозой телесного наказания...» и т.д.

Нельзя не допустить, что летучая литература энергично усиливалась, так как за последним приведенным распоряжением правительства вскоре последовали другие. Например, указом 9 декабря 1670 г., подтверждавшим аналогичные указы 1 апреля 1620 года и 18 августа 1666 г., воспрещалась «продажа каких-либо писаных пасквилей, известных под именем рукописных газет, под угрозой наказания, кнутом и ссылки – в первый раз и наказания галерами – вовторой». Газетчики стали до того обычным явлением, что ордонансами 1666 и 1670 гг. низшие суды были уполномочены по делам об уличных листках постановлять окончательные приговоры. Угрозы правительства не оставались мертвой буквой. Газетчики действительно подвергались суровым взысканиям. Так, по приговору 9 декабря 1661 г. новеллист Марселин де Лааж был присужден к бичеванию и изгнанию из Парижа на пять лет, с угрозой смертной казнью в случае рецидива. Другой газетчик Эмиль Бланшар 24 сентября 1663 г. был подвергнут также бичеванию и при этом ему была повешена на шею доска с надписью: «Газетчик-рукописец».

Несмотря на множество летучих листков, Франции долго недоставало периодического издания, появляющегося в определенные сроки. Осуществление этой задачи выпало на долю молодого врача Теофраста Ренодо[11].

В 1612 г. этот замечательный человек прибыл в Париж, будучи всего 28 лет. Случайно познакомившись с могущественным Ришелье, он сумел его заинтересовать своей энергией и живым умом, вследствие чего и был назначен главным комиссаром бедных всего королевства. Тогда же он получил звание придворного врача. Ставши близко к бедному населению столицы, он широко развил в этой среде свою медицинскую практику, которая натолкнула его на мысль о необходимости создать какое-либо учреждение, которое могло бы приходить на помощь бедному населению в трудные минуты безденежья. Эту мысль ой не замедлил осуществить, учредив общедоступный ломбард. Продолжая присматриваться к жизни широких кругов парижского населения, Ренодо обратил внимание на отсутствие возможности какого-либо общения лиц, с одной стороны, предлагающих свои знания, свой труд, а с другой – нуждающихся в помощи постороннего труда. Чтобы устранить подобную ненормальность, он учредил адресную контору (Bureau d'adresse et de rencontre), при посредстве которой можно было получать различные необходимые сведения.

Задача времени была правильно понята Ренодо: вокруг адресной конторы вскоре собралась огромная клиентура, а вместе с ней потекли многообразные известия. Стараясь возможно шире использовать эти последние, Ренодо выхлопотал через своего покровителя Ришелье привилегию на издание газеты, первый номер которой появился 30 мая 1631 г. Свое издание он назвал просто «Газета», чтобы, как он заметил, она могла быть более известна народу, с которым надлежало иметь дело. Газета сначала выходила один раз в неделю, по понедельникам. Со второго года она была удвоена в размерах, причем первая половина ее сохранила прежнее название, а вторая получила – «Обычные новости различных местностей» («Nouvelles ordinaries de divers endroits»). Кроме того, ежемесячно следовали приложения, в которых делались обзоры новостей за истекший месяц. По смерти Ренодо газета продолжала издаваться его сыновьями. С 1762 г. она стала выходить два раза в неделю: по понедельникам и средам, под новым названием «Газета Франции» («Gazette de France»), под которым выходит до настоящего времени.

Долгое время газета Ренодо была единственной, так как основатель ее получил исключительную привилегию «печатать, продавать, распространять названную газету, донесения и новости, как внутренние, так и заграничные... с воспрещением всего этого другим лицам». Подобная монополия, конечно, препятствовала развитию периодической печати. Пресса становится в условия более нормальные лишь со времени великой революции. Хотя еще 2 марта 1785 г. последовало запрещение «писать о вопросах законодательства и юриспруденции, а также вмешиваться в толкование законов королевства», но освобождение уже носилось в воздухе.

Для правильной оценки законодательства о печати в дореволюционное время нужно иметь в виду постепенное усиление абсолютизма. Реформация с последовавшей за ней католической реакцией способствовала переходу средневековой сословной монархии в абсолютную. Представители сословий, когда-то разделявшие с королями государственную власть, утратили свое значение. Эти представители в последний раз были собраны во Франции в 1614 г. и в течение последующих 175 лет не созывались. Государственная власть, опираясь на постоянную армию, все более и более лишала сословия их значения. Местное управление сосредоточивалось в руках правительственных чиновников, руководившихся указаниями из центра, а не интересами местностей, в которых они действовали. Чем более усиливалась королевская власть, тем решительнее и беспощаднее становилось ее отношение к печати. К тому же короли искусно воспользовались тогда возникшим учением иезуитов о божественном происхождении королевской власти и начали управлять как бы по внушениям свыше, не признавая себя ответственными перед народом.

Декларация 1757 г. угрожала смертной казнью всем, «кто будет изобличен в составлении и печатании сочинений, заключающих в себе нападки на религию или клонящихся к возбуждению умов, оскорблению королевской власти и колебанию порядка и спокойствия государства». С 1660 по 1756 г., по сведениям Дюпона, 869 авторов, типографщиков, книгопродавцев и газетчиков побывали в Бастилии. По данным Рокена, с 1715 по 1789 г. было уничтожено и запрещено свыше 850 различных произведений печати, осужденных Государственным Советом, Парламентом, Парижским Судом и Большим Советом. Кроме же упомянутых учреждений, печатные произведения подвергались суду духовной власти и гражданских провинциальных трибуналов, от цензорной деятельности которых также остались обширные мартирологи. Но этот разгром была последней агонией умиравшего абсолютизма.

Революция смела обветшавшее здание старого порядка. В 1789 г. 21 августа в статье 11 Декларация прав человека и гражданина возвестила, что «свободное сообщение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека: поэтому каждый гражданин может свободно говорить, писать и печатать, под условием ответственности за злоупотребление этой свободой в случаях, определенных законом»[12].

Вотированию статьи 11 Декларации прав предшествовали горячие дебаты. Робеспьер, Варер и другие находили, что нужно было подробнейшим образом определить границы, в которые могла бы быть заключена пресса. Наоборот, Мирабо в блестящей речи защищал полную свободу печати, впервые развив мысль, что преступления прессы должны подлежать такому же суду, как и все прочие преступления.

Легко провозгласить свободу слова и письма; гораздо труднее ее обеспечить. Декларация принципиально признала эту свободу и нужен был закон, которым гарантировалась бы она от всяких посягательств. Последующие события показали огромную пропасть между идеями и жизнью. Уже 31 декабря 1789 г. число разносчиков печатных изданий в Париже было ограничено 300 человек. Это в сущности была пустячная мера, но ее никак нельзя было вывести из Декларации. 20 января 1790 г. аббат Сиейес[13] внес в Национальное Собрание проект закона о печати. Проект был отвергнут, и пресса осталась в прежнем неопределенном положении, которое нисколько не улучшилось конституцией 3–14 сентября 1791 г., как естественное и гражданское право гарантировавшей «каждому человеку свободу говорить, писать, печатать и публиковать свои мысли без того, чтобы его писания могли бы быть подчинены какой-либо цензуре или инспекции до их опубликования». Тем не менее, истерзанная прежним режимом, печать быстро оживилась. С июня 1788 г. по май 1789 г. было выпущено более 3000 брошюр. В 1789 г. возникло до 250 периодических изданий, а в следующем году число их поднялось до 350.

Сентябрьской конституцией снова был провозглашен принцип и не дано никаких процессуальных условий, обеспечивающих его действительное применение к жизни. Конституция 1791 г. была бессильна внести умиротворение в страну, внутри которой с каждым днем все сильнее обострялись экономические противоречия, а извне угрожали замыслы эмигрантов и иностранных государств. Восстание 10 августа 1792 г. похоронило конституцию 1791 г. Судьбы Франции были вверены Национальному Конвенту, выборы в который пришлось совершать под впечатлением сентябрьской резни. До сформирования Конвента в Париже хозяйничала Коммуна. Спустя два дня после своего рождения Коммуна закрыла 7 лучших роялистских газет, арестовала выдающихся их деятелей и конфисковала их типографии для раздачи «патриотам». 17 августа она добилась от Законодательного Собрания исключительного уголовного трибунала для расправы с роялистами. Первою жертвой этого трибунала пал журналист Дюрозой.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21