1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21

Поворот к отмененным законам был следствием пестроты парламентских партий. Провозглашение республики совершилось под влиянием индепендентской партии, представлявшей собой сторонников народовластия и свободы совести. Но в парламенте взяли верх пресвитериане, которые стояли за различного рода ограничения и, в частности, за строгую цензуру. Против этих-то ограничительных течений выступил знаменитый автор «Потерянного рая», выпустивший 24 ноября 1644 г. без цензуры и без внесения в регистр Компании брошюру под названием: «Ареопагитика. Речь мистера Джона Мильтона к парламенту Англии в защиту свободы бесцензурного печатания». Мильтон высказал убеждение, что цензурные стеснения «послужат к упадку всякого учения и остановят истину, не только оставляя без упражнения и притупляя наши способности в том, что мы уже знаем, но также затрудняя и урезывая те открытия, которые могут быть сделаны в будущем в области и религиозного и светского знания». По его мнению, всякое произведение печати должно появляться так же свободно, как появляется на свет новорожденный из чрева матери. О цензуре он писал: «Кто убивает человека, тот убивает разумное сознание, образ Божий; но тот, кто уничтожает хорошую книгу, убивает самый разум, образ Бога, как если бы Он был перед глазами». Мильтона возмущала епископская цензура, и он писал, что духовные цензоры занимаются рассмотрением книг, «как будто Святой Петр им дал ключи не только от неба, но и от печатных станков». Он указывал, что цензура досталась Англии «от самого антихристианского собора (Тридентского) и от самой тиранической инквизиции, какая когда-либо занималась розыском». О цензорах Мильтон высказал следующие глубокие замечания: «Никто не станет отрицать, что тот, кто является судьей над жизнью и смертью книг, непременно должен стоять выше обыкновенного уровня людей: он должен быть и трудолюбив, и учен, и справедлив, иначе в его суждениях о том, что годно или негодно, будут непременно ошибки, а это должно иметь пагубные последствия. Если же он соединяет в себе все необходимые условия, может ли быть более скучная неприятная ежедневная работа, большая потеря времени, как вечное перечитывание негодных книг и памфлетов? Всякую книгу можно читать только в известное время; но быть принужденным читать постоянно, притом в плохих рукописях, – такая тягость, которую едва ли способен вынести человек, ценящий свое время и свои занятия и обладающий чувством и пониманием изящного. За такого рода мнение я прошу цензоров, присутствующих здесь, простить меня. Без сомнения, все они приняли на себя эти обязанности из угождения парламенту и считали их весьма нетрудными, но что самое непродолжительное испытание было уже для них утомительно: это доказывают их извинения перед теми, кто иногда принужден подолгу ходить к ним, чтобы добиться пересмотра своей рукописи. Если же мы видим, что занимающие теперь эти должности обнаруживают желание покинуть их и что ни один достойный человек, не желающий губить свое время, не соглашается быть их преемником, если только его не привлекает вознаграждение, назначаемое цензору, то мы можем легко себе представить, будут ли у нас другого рода цензоры, кроме невежественных и корыстолюбивых людей. Это-то я и хотел показать, когда говорил, что это учреждение не достигает своей цели. Доказав, что оно не приносит никакой пользы, я теперь перейду к тому злу, которое оно причиняет и которое прежде всего состоит в том, что цензура представляет собой злейшее насилие и оскорбление, какое только может быть нанесено науке и ученым людям». Далее Мильтон задается целым рядом вопросов: «И какое же преимущество имеет взрослый человек перед мальчиком, еще сидящим в школе, если он, избавившись от школьной ферулы, подпадает под указку цензора? Если серьезные, совершенные с великим трудом, ученые работы, подобно грамматическим упражнениям школьника, не могут быть обнародованы без заботливого глаза урезывающего их и приноравливающего их к своему пониманию цензора? Если свой труд, сопряженный с ночными бдениями, человек должен подвергать поверхностному суду заваленного делами цензора, быть может, более юного годами, быть может, стоящего далеко ниже его по развитию, быть может, никогда не испытавшего, что значит писать ученое сочинение, если труд этот, не будучи отвергнут или уничтожен, может появиться в печати не иначе, как в виде мальчика, сопровождаемого своим дядькой, с пометкой цензора на обороте заглавного листа, служащей гарантией и ручательством, что автор не идиот и не распространитель разврата, разве же все это не бесчестие и не унижение для автора, для его сочинения, для самого права и достоинства науки? Где же тогда будет сила авторитета, которая необходима для того, чтобы учить других? Всякий, понимающий дело читатель, при первом взгляде на пометку цензуры должен отбросить книгу со словами: "Мне не надо недозрелых учителей; я не терплю наставников, которые являются ко мне под ферулой наблюдающего за ними кулака; я не знаю этого цензора, его подпись здесь ручается за его строгость; кто же поручится мне за верность его суждения?" Правительство может ошибиться в выборе цензора так же, как цензор может ошибиться относительно автора! Истина и разум не такого рода товары, на которые может существовать монополия и которыми можно торговать при посредстве ярлыков, торговых уставов и указанных мер. Мы не должны считать всю нашу научную деятельность за складочное место, где нужно клеймить и браковать научные работы, как сукна и тюки с шерстью». На бесцельность и оскорбительность цензуры Мильтон указывает еще в следующем вдохновенном обращении к членам Палат: «Должники и преступники могут всюду ходить без надсмотрщика, а безобидные книги не могут поступить в обращение, если не видно тюремщика на их заглавном листе. Если мы не решаемся дать гражданам какой-нибудь памфлет на английском языке, то это значит, мы считаем всех их за легкомысленных, порочных и безрассудных людей... Подобная мера преграждает только один источник распространения безнравственности, да и то делает плохо. Испорченность, которую не хотят к себе пустить этим путем, гораздо сильнее и успешнее входит в другие ворота, которые вы не в силах запереть... Лорды и общины! Неужели вы хотите подавить цветущую жатву науки и просвещения, только что взошедшую и продолжающую всходить у нас? Неужели вы хотите поставить над всем олигархию 20 монополистов, чтобы лишить пищи наши умы и не давать нам ничего сверх того, что будет отмерено их мерой? Верьте, те, кто советует вам такое угнетение ближних, ведут вас к тому, что вы явитесь угнетателями самих себя!»

К сожалению, красноречивая защита Мильтоном свободы слова не повлияла на действия парламента: ограничения остались в силе. Как бы то ни было, республиканский строй оживил печать, которая энергично принялась за борьбу с абсолютизмом. От двадцатилетнего периода (1640–1660), т.е. до времени восстановления Стюартов, сохранилось 3000 памфлетов, занимающих теперь на полках Британского музея 2000 томов.

Реставрация Стюартов в лице Карла II (1660–1685) и Иакова II (1685–1688) в Англии сопровождалась движением против пуританской строгости и ужасов междоусобной войны. Все население жаждало внутреннего мира. Этим воспользовались вернувшиеся на престол Стюарты.

В области законодательства о печати старая политика Стюартов выразилась в так называемом Акте о разрешении (Licensing Act), проведенном в 1662 г. лордом Кларендоном в виде временной меры на три года. Этот акт почти воспроизводил знаменитый декрет 1637 г. Впредь разрешалось открытие типографий только в Лондоне, Оксфорде, Кембридже и Йорке. Более 20 типографских заведений не допускалось. От собственников типографий требовался залог. На каждом печатном произведении непременно должна была выставляться фамилия типографщика и автора, в случае требования со стороны цензора. Право розыска и выемки нецензурных книг было предоставлено, кроме директора Компании типографщиков, статс-секретарю и его уполномоченным. Цензура исторических и политических сочинений была возложена на статс-секретаря, а епископу Лондонскому и Кентерберийскому был поручен просмотр произведений теологических, медицинских и философских. Снова на авторов и издателей сочинений, признанных вредными, обрушились преследования и жестокие казни, вроде четвертования и повешения. Жестокость наказаний за преступления печати – явление, очень характерное для деятельности Звездной Палаты. Так, в 1632 г. известный член пресвитерианской церкви, Прайн, за книгу, в которой он нападал на любимый при дворе театр (за последние два года было напечатано около 40000 театральных книг и сама королева играла на сцене), был подвергнут денежному штрафу до 5000 фунтов стерлингов, строжайшему тюремному заключению, лишению университетской степени и выставлению у позорного столба, причем ему отрезаны оба уха и на лбу было выжжено клеймо. Спустя пять лет за нападки на религию он был снова присужден к позорному столбу и тюремному заключению; отрезание ушей на этот раз ему было заменено заклеймением обеих щек. Спустя три года за сочинение против церковного управления Баствик и Бёртон пострадали еще сильнее. В 1667 г. известный памфлетист, основоположник учения левеллеров , Лильборн[33], был подвергнут бичеванию во все время передвижения от тюрьмы до позорного столба; ему было нанесено более 500 ударов; кроме того, он должен был простоять 2 часа у позорного столба, просидеть 3 года в тюрьме и уплатить 500 фунтов стерлингов штрафа. Около того же времени типографщик Твин за напечатание неразрешенного цензурой политического памфлета, по обвинению надзирателя за типографиями Лестранжа, был приговорен к смертной казни следующего рода: его должны были повесить за руки, вскрыть живот, вынуть внутренности, изжарить их на его глазах, затем четвертовать, отрезать голову и части тела выставить в разных местах.

Жестокость наказаний, которым подвергали за преступления печати, наибольшей степени достигла во время Лестранжа, подвизавшегося при Карле II в качестве цензора и издателя-монополиста одной из первых английских газет «Политического Меркурия». Что касается английских газет, то они ведут свое происхождение от частных рукописных известий о разных событиях внутренней жизни страны и внешних отношениях. К услугам газетной гласности английское правительство прибегло еще при Елизавете. Когда в 1588 г. к берегам Англии направилась испанская непобедимая армада, первый министр того времени, Бурлей, желая предотвратить ложные слухи о положении дел, распорядился посылать во все части страны правительственные известия. Эти последние составили официальную газету «Английский Меркурий». В частных руках сохранились некоторые экземпляры этого любопытного издания: самый ранний экземпляр относится к 1589 г. и последний – к 1604 г. В Британском Музее имеются 4 печатных и 3 рукописных экземпляра «Английского Меркурия». Долгое время они считались настоящими, но в 1839 г. было установлено, что это подделка, совершенная в 1740 г. Вскоре, а именно 23 мая 1622 г.. Натаниэль Буттер, лондонский торговец писчебумажными принадлежностями, и Томас Арчер начали издавать еженедельную частную газету: «Еженедельные известия из Италии, Германии и пр.». 25 сентября того же года Буттер и Шеффорд выпустили первую ежедневную газету: «Известия из большей части христианства». В ноябре 1641 г. в форме газеты был издан первый отчет о парламентских заседаниях. Во время гражданской войны издавалось до 20 газет: партии боролись друг с другом при помощи перьев. В промежуток времени с 1642 по 1649 г. издавалось не менее 170 еженедельных газет. С 1649 г. «в защиту республики и для сообщения сведений народу» стал издаваться «Политический Меркурий» – орган, субсидированный правительством. 16 июня 1657 г. в «Public Advertiser» было помещено первое объявление о продаже шоколада; в 1658 г. в «Политическом Меркурии» появились объявления о книгах, о вознаграждении за потерянные веши, о времени отхода дилижансов и о чае, В 1660 г. Карл II объявил в «Политическом Меркурии» о пропаже у «его любимой собаки. Далее появляются объявления о разного рода лечебных средствах, о посредничестве при заключении браков, о вызове на кулачные бои и т.д.

В половине XVII столетия издавались многочисленные Меркурии, как-то: Прагматический, Медицинский, Духовный, Морской и т.д. Издавалась даже газета на французском языке, ода и официальная «Лондонская газета» одно время в течение 22 лет печаталась на английском и французском языках. В 1660 г. газет было около 10, а в 1688 г. более 70. Все издания выходили в неправильные сроки: еженедельные, месячные, двухнедельные. Лишь с 1702 г. возникла ежедневная газета «Daily Courant»». В 1724 г. из 18 лондонских изданий только два выходили правильно каждый день.

В начале царствования Карла II продолжали выходить две официальные газеты: «Общественный Вестник», выпускавшийся по понедельникам, и «Политический Меркурий», выходивший по четвергам. В 1663 г. инспектором печати был назначен Ромер Лестранж, которому были переданы и оба официальных издания. В 1665 г. Карл II разрешил новую «Оксфордскую газету». Это подорвало интересы инспектора печати, вследствие чего он разрешил большое число новых газет, которые, конкурируя друг с другом, должны были понизить доход издателя «Оксфордской газеты».

Несмотря на быстрое развитие журналистики, Англии недоставало политической прессы. Еще в 1653 г., тотчас по распущении Долгого парламента, Кромвель воспретил распространение парламентских отчетов без дозволения статс-секретаря. В следующее двухлетие были снова приняты меры против политической прессы. Новая эра в этом отношении наступила с начала XVIII столетия. Автор «Робинзона Крузо», известный Даниель Дефо, сидя в тюрьме за свой памфлет «Способ всего скорее покончить с диссидентами», набросал план политического издания. Отбыв наказание, он начал в 1704 г. издавать «Обозрение государственных дел». Сначала издание выходило один раз в неделю, а потом до 1713 г. выпускалось три раза. В течение девяти лет Дефо неустанно работал на своем поприще, откуда был насильственно снят и снова посажен в тюрьму. Почин Дефо встретил подражание, и политическая пресса стала быстро развиваться, привлекая к себе лучшие литературные силы того времени. Парламенту не нравилось возрастающее влияние печати, и он настойчиво стремился лишить ее самого важного материала – известий о парламентских заседаниях. В 1722 г. удалось наконец проникнуть в тайники парламентской деятельности: с рукописи одного члена были опубликованы важнейшие речи сессий с 1621 г. На это опубликование палата ответила в 1729 г. строгим запрещением печатания отчетов о заседаниях. Литераторы наполняли тюрьму Ньюгэт[34], но продолжали свое дело. В 1738 г. парламент подтвердил свое постановление 1729 г., но в защиту печати выступил первый министр Валь Поль[35]. В течение20 лет он держался во главе министерства при помощи подкупа, и когда против его австрийской политики выступило большинство палаты, он рассчитывал удержать за собой власть, подкупая прессу и направляя выгодным для себя образом ее отчеты о парламентских заседаниях. Как известно, в 1742 г. Валь Полю пришлось уйти в отставку, и палата общин получила господствующее значение в политической жизни Англии. В 1769 г. нижняя палата вновь подтвердила постановление 1729 г., а спустя пять лет последовала последняя попытка парламента расправиться за нарушение запрещения. Попытка окончилась неудачей для парламента благодаря энергичному противодействию лорд-мэра Сити, и с этих пор установилась фактическая свобода опубликования парламентских отчетов.

Отвлекаясь от истории периодической прессы, нужно вспомнить что Licensing Act[36] 1662 г. был принят в виде временной меры на тригода. Реставрированные Стюарты не хотели отказаться от своей абсолютической программы. Возобновляя на разные сроки Licensing Act, они думали, что в сумерках безгласности можно безнаказанно попирать старинные вольности английского народа. Революция 1688 г. принесла им заслуженное возмездие. После бегства Иакова II во Францию на освободившийся престол парламентом были возведены Вильгельм Оранский и Мария, которые подписали билль о правах, окончательно утвердивший права нации и парламента. После такой победы парламента над абсолютизмом королевской власти Licensing Act не мог долго оставаться в силе. В 1692 г. ему истекал срок, на который он был возобновлен Иаковом II. В верхней палате, по соображениям тактического свойства, лорды стояли за общее применение цензуры и отвергли проект ограничения цензурой лишь изданий анонимных. Палата общин осталась равнодушной к постановке вопроса. Но когда в сессию 1695 г. лорды верхней палаты постановили продлить действие статута, возобновленного в предшествующем году, то нижняя палата категорически запротестовала. На конференции обеих палат коммонеры[37] свой протест мотивировали не принципиально, а разными фактическими соображениями. Это подало мысль лордам о возможности соглашения на более совершенном цензурном законе. Вскоре был внесен проект подобного рода в нижнюю палату, который после двукратного чтения был передан в комиссию. Последняя не успела окончить своих занятий до закрытия сессии парламента. Таким образом, статут не был возобновлен и цензура фактически перестала действовать.

Отказавшись возобновить Акт о разрешении, палата, как замечает известный английский ученый Дайси, установила свободу печати, совершенно не сознавая важности того, что она делала. Ту же оценку находим у английского историка Маколея, который следующим образом писал о мотивированном отказе палаты возобновить акт: «Эта бумага совершенно оправдывает решение, к которому пришли общины, но она доказывает в то же время, что они не знали, что делали, какую производили революцию, какую силу вызывали к жизни. Они указали точно, ясно, сильно и иногда со спокойной иронией, которая вполне уместна, на бессмысленность и несправедливость статута, которому истек срок. Оказывается, что все их возражения относятся к подробностям, но относительно великого вопроса о принципе, вопроса о том, составляет ли в общем свобода печати благо или зло для общества, не говорится ни слова. Акт о разрешении (Licensing Act) уничтожается не как вещь, вредная по существу, но вследствие мелких несправедливостей, вымогательств, придирок, стеснения торговли, квартирных обысков, которые были связаны с ним. Он признается вредным, потому что дает Обществу книгопродавцев возможность вымогать деньги у издателей, потому что дает право агентам правительства делать домашние обыски, в силу общих приказов о задержании, потому что ограничивает иностранную книжную торговлю Лондонским портом и задерживает ценные грузы книг в таможне так долго, что они покрываются плесенью. Общины находят несправедливым, что размеры платы, которую может требовать лицо, дающее разрешение, не определены. Они находят несправедливым, что вменяется в вину таможенному чиновнику, если он откроет прибывший из-за границы ящик с книгами не в присутствии цензоров. Как может, спрашивается, этот человек знать, что в ящике находятся книги, пока он не открыл его? Таковы были аргументы, которые сделали то, что не удалось сделать Мильтоновой Ареопагитике».

Таким образом, с отменой Акта о разрешении в Англии каждый получил возможность печатать, что угодно. Единственным по существу ограничением были законы о пасквиле. Крайняя неопределенность понятия о пасквиле открывала широкий простор для произвола. К этому присоединялось еще то, что присяжные разрешали только вопрос о факте преступления и не имели права касаться вопроса о виновности обвиняемого. При таких полномочиях присяжных по делам печати в сущности действовали одни коронные судьи, которые к тому же не пользовались независимым положением. Кроме этого, устанавливая самый факт напечатания того или другого произведения, суд не предоставлял обвиняемому права доказывать правильность и справедливость опубликованного им.

Около ста лет соединенные усилия лучших юристов и выдающихся политических деятелей направлялись на выяснение понятия о пасквиле и на расширение прав присяжных и обвиняемого. Судьи, которые при Реставрации вели процессы по делам печати, держались точки зрения знаменитой Звездной Палаты. Более чем в течение столетия оставался в силе принцип, что присяжные решают один вопрос факта. Революция смягчила процессы по делам печати, но не дала никаких юридических основ для нового порядка. Например, в громком процессе по поводу «Писем из Гааги» (1731), в которых делались нападки на правительство за договор с Испанией, защитники старались указывать на формальные недостатки обвинительного приговора и совсем игнорировали цель сочинения. На эту сторону вопроса обратили внимание позднее. Так, в 1752 г. Нижняя Палата, считая себя оскорбленной неким Александром Мурреем, постановила заключить его в тюрьму. Овен[38] в одном летучем издании осудил решение палаты. За это он был привлечен к ответственности, как за пасквиль. Защитник Овена обратил внимание присяжных на то, что произведение не заключает в себе ни лжи, ни злонамеренности. Судья, конечно, напомнил присяжным, что они должны высказаться только по поводу факта опубликования, но они вынесли оправдательный приговор. Вскоре последовал другой инцидент. Это процесс 1763 г. против члена Нижней Палаты Джона Уилькза. На поверхность политической жизни Англии Уилькза выбросило реакционным течением, начавшимся при Георге III (1760–1820). Первые представители ганноверского дома не вмешивались в управление страной и полагались во всем на парламент и ответственных министров. При Георге III стали оживать традиции Стюартов. На защиту прав народа тогда поднялась печать. Выдающееся место среди деятелей прессы этого рода нужно отвести Джону Уилькзу. На литературном поприще он выдвинулся с газетой «North Briton». В 45-м номере своей газеты Уилькз выступил с разбором тронной речи короля, причем прямо обвинял его в лживости и недобросовестности. Король и министры рассвирепели, прочитав статью Уилькза. Немедленно статс-секретарь отдал приказ об арестовании издателя, типографщика и редактора газеты. Уилькз был арестован и заключен в Тауэр, но при этом в пылу мести государственный секретарь забыл, что Уилькз пользовался правом личной неприкосновенности, как член парламента; во-вторых же, Уилькз не мог быть арестован без соблюдения формальностей, а в приказе об его аресте не были указаны ни его имя, ни инкриминируемое преступление. Друзья Уилькза потребовали от судьи, чтобы был решен общий вопрос о законности его арестования. Вследствие указанных выше нарушений формальностей, судья постановил об освобождении Уилькза. Получив свободу, он предъявил к правительству иск за незаконное арестование, и правительству пришлось ему вместе с другими лицами уплатить около 1 миллиона рублей[39]. Раздраженное новым поражением, правительство добилось исключения Уилькза из парламента и предания его суду по законам о пасквиле. После целого ряда бурных событий Уилькз был обвинен на основании факта опубликования и приговорен к 22-месячному тюремному заключению и к уплате 1000 фунтов.

Следующий литературный процесс, имеющий принципиальное значение, связан с именем некоего Юниуса. В 1769 г. в журнале «The Public Advertiser»[40] стали появляться письма неизвестного автора Юниуса, в которых с замечательным талантом и знанием дела автор нападал на государственные учреждения, общественных деятелей, частных лиц, а в письме 19 декабря даже на короля лично. Обращаясь к королю, Юниус писал: «Несчастье всей вашей жизни и первоначальная причина всех упреков, делаемых вашему правительству, и бедствий, которые его постигли, заключается в том, что раньше вы никогда не слышали голоса правды, прежде чем не услышали его в жалобах вашего народа. Однако еще не поздно исправить ошибки вашего воспитания». Останавливаясь на склонности Георга III к абсолютизму, Юниус писал: «Имя Стюартов возбуждает в нас только презрение: но, вооруженные монаршей властью, принципы их становятся для нас страшны. Государь, подражающий поступкам Стюартов, должен быть предупрежден их примером. И, гордясь основательностью своих прав на корону, не должен забывать, что как одна революция доставила ему эту корону, так другая может ее отнять». О политической свободе Юниус высказывался в следующих резких положениях: «Тягости народа увеличиваются вследствие обид, которые ему приходится терпеть. Его жалобы не только оставляются без внимания, но и устраняются властью; и все то, против чего восстает народ, пользуется решительной поддержкой короля. В такую минуту ни один честный человек не должен молчать или оставаться пассивным. Как бы ни разделяли нас положение и богатство, все же мы все равны, когда дело касается прав свободы. И потому, что мы англичане, самый последний из нас столько же заинтересован в законах и конституции страны, сколько наиблагороднейший лорд, и также готов защищать их всеми имеющимися у него в распоряжении средствами, душой сочувствуя этому делу, разумом руководя защитой или же руками содействуя ей. Это общее дело, в котором мы все заинтересованы и все должны принимать участие. Человек, бросающий это дело в минуту тревожного кризиса, – враг своего отечества, и – что я считаю бесконечно менее важным – изменник своему королю. Подданный, действительно преданный главе государства, никогда не посоветует королю произвольных мероприятий и никогда не подчинится этим мероприятиям». По мнению Юниуса, положение нации естественным образом приводит к обсуждению положения короля. И вот, касаясь положения последнего, он высказывает такие глубокие замечания: «К поведению короля нельзя применять обычных правил. Его положение исключительное. Существуют ошибки, которые ему делают честь, и добродетели, которые для него постыдны. Бесцветная индифферентность характера не может быть названа ни добродетелью, ни пороком сама по себе, но она обеспечивает подчинение короля лицам, которых он уважает по привычке, и делает из него опасное орудие честолюбивых замыслов этих лиц. Отделенный от всего остального мира с самого детства, наставляемый известного рода людьми в известного рода понятиях, король не может открыть своего сердца для новых связей и своего ума для лучшего учения. Такого рода характер представляет самую удобную почву для проведения в политику и религию упрямого ханжества, которое начинается принесением в жертву разума и кончается возведением королевского мученика на эшафот».

Письма Юниуса доставили «Народному листку» небывалый успех, и вместе с тем его издателю Вудфоллу Старшему случай фигурировать перед судом в качестве ответчика. Мэнсфильд, главный уголовный судья королевства, обращаясь по этому делу к присяжным заседателям, сказал им, что они должны игнорировать указания защиты на отсутствие у обвиняемого злого умысла и преступного намерения. Присяжные совещались целый день и в своем приговоре объявили: «Виновен только в напечатании и опубликовании». Но так как они должны были решить «виновен» или «не виновен», то приговор их был кассирован и было назначено новое разбирательство. При вторичном разбирательстве, в пространном напутствии Мэнсфильд сказал присяжным, что они должны постановить: «не виновен», если у них есть сомнения относительно факта опубликования или адресования письма к королю и правительству. Присяжные ни в том, ни в другом не сомневались, но в своем вердикте они написали: «не виновен». Этот приговор поднял бурю. На лорда Мэнсфильда посыпались обвинения со стороны Питта Старшего. В Нижнюю Палату было внесено предложение назначить комиссию для исследования вопроса об управлении уголовной юстицией, особенно же по вопросам о свободе печати и полномочий присяжных. В следующем году был внесен Додесвелем проект закона о предоставлении присяжным по преступлениям печати права обсуждать все обстоятельства дела: факт опубликования, справедливость опубликованного, намерение публикующего и т.д. Проекты были отвергнуты палатами. Что же касается практики, то она сильно колебалась. Так, в 1783 г. по делу декана[41] S. Asaph судья Буллер разъяснил, чтобы присяжные имели в виду при обсуждении только факт опубликования, а в 1789 г. по делу Стокдаля другой судья, лорд Кенион, предоставил высказаться по всей совокупности обстоятельств. В таком неопределенном положении вопрос не мог оставаться продолжительное время.

В мае 1791 г. Фокс возобновил проект Додесвеля и почти без всякого противодействия провел его в Палате Общин. Билль перешел в Верхнюю Палату. Там он был встречен критикой самых выдающихся правоведов и после первого обсуждения был отвергнут. Но уже в следующем году проект был принят обеими палатами и стал законом под именем «Фоксова акта». Итак, в силу этого статута, за присяжными было, наконец, признано право во всех уголовных процессах о пасквиле (libel)[42] постановлять решение, входя в обсуждение вопроса о виновности.

Переходя к XIX столетию, следует еще упомянуть об акте о литературной собственности, изданном в 1709 г. и отмененном лишь актом 1843 г. при королеве Виктории. В силу этого акта, автор всякого сочинения, изданного до 10 апреля 1710 г., имел право на исключительное издание своего произведения в течение 21 года. Издавшие свои произведения после указанного времени сохраняли за собой авторские права в течение 14 лет. При нарушении литературной собственности виновные уплачивали штраф в пенни с каждой печатной страницы издания и сверх того у них конфисковались все найденные экземпляры. Все литературные права должны были записываться в реестры Компании типографщиков. С целью обеспечить публику от чрезмерных притязаний литературных собственников, архиепископу Кентерберийскому, лорду канцлеру и некоторым другим высшим сановникам предоставлялось устанавливать цены на книги по их собственному усмотрению, если поступали жалобы на высокую цену, назначенную книгопродавцами. Наконец, девять экземпляров всякой выпускаемой книги должны были представляться в книжную регистратуру (Stationers Hall) для пополнения библиотек: королевской, оксфордского и кембриджского университетов, библиотек шотландских университетов, библиотеки Сионской коллегии в Лондоне и библиотеки адвокатов в Эдинбурге.

В связи с народными движениями начала XIX столетия в 1819 г. были изданы «шесть актов», один из которых относился к преступлениям печати. Этим актом давалось определение бунтовщического пасквиля, как произведения, имеющего целью «возбудить неуважение или ненависть к королю, правительству и конституции или к одной из палат парламента, или подстрекнуть подданных к покушению на изменение какого-либо законно существующего учреждения в церкви или государстве средствами иными, чем законом допускаемые». Этот же акт предоставил судьям право конфисковать у собственника все экземпляры сочинения, признанного бунтовщическим. Со времени парламентской реформы 1832 г. преследования за бунтовщический пасквиль прекратились. По закону 1839 г. было установлено, чтобы на каждой книге или газете было обозначено имя издателя. Но самым выдающимся законом о печати королевы Виктории является «Акт лорда Кемпбелля» 1843 г. Как известно, Фоксов акт дал присяжным возможность входить в вопрос о виновности, но не обеспечил за обвиняемыми права ссылаться на справедливость опубликованного (exceptio veritatis)[43]. Лорду Кемпбеллю удалось провести акт, по которому обвиняемый в опубликовании каких-либо порочащих частное лицо сведений мог доказывать в свое оправдание, что инкриминируемые ему сведения верны и опубликованы ради общественной пользы. Кроме того, этим же актом под угрозой трехлетнего тюремного заключения воспрещен шантаж в печати; под страхом двух лет тюрьмы – умышленное опубликование в печати заведомо ложного и под угрозой годового тюремного заключения – опубликование ложных известий, но без уверенности в их ложности. По акту 1857 г. судьям предоставлено арестовывать порнографические книги и картины.

По закону 1869 г., касающемуся газет, типографий и кабинетов для чтения, сохранены одни лишь полицейские ограничения, необходимые для обеспечения возможности судебного преследования, а именно: типографщики обязаны в течение шести месяцев сообщать, по требованию мирового судьи, имя и адрес заказчика, а также обозначать свое имя и местожительство на первом и последнем листе каждого печатного произведения. Этим же законом упразднена система залогов для периодических изданий. Актом 1881 г. установлено общедоступное центральное бюро справок, в котором регистрируются все газеты Англии с точным указанием их редакторов, издателей и т.д. Кроме того, в корреспонденциях о публичных сборищах разрешено помещать сведения, оглашенные на законных собраниях и митингах, и только те, которые затрагивают общественные интересы. По дополнительному закону 1888 г. воспрещены в отчетах о судебных процессах сведения богохульного и безнравственного характера, хотя бы эти сведения и были оглашены во время судоговорения. Кроме того, дополнительным актом ограничено право возбуждения уголовных преследований против собственников газет, а именно: требуется для возбуждения преследования предварительное разрешение на это от одного из судей Высшего Суда. Указанное ограничение уголовного преследования допущено с целью поощрения гражданского иска за обиду в печати. Акт 1889 г. о неблагопристойных объявлениях воспретил выставление в магазинах неприличных изображений, вывесок и объявлений, а также публикации о лечении половых болезней.

По английскому праву, все преступления против чести распадаются на две категории: на устное шельмование (slander)[44] и письменное шельмование (libel). Потерпевший от письменного шельмования, или ляйбля, может добиваться наказания виновного в гражданском порядке, в уголовном, в следственном и одновременно может возбудить уголовное обвинение и гражданский иск. По замечанию Оджерса, самому жалобщику предоставлено на выбор, отыскивать ли покрытие убытков от клеветы или домогаться наказания клеветника. Но в настоящее время (акт 1888 г.) большинство дел о ляйбле направляется в гражданском порядке. Они подлежат исключительно компетенции Высшего Суда с присяжными и лишь с согласия сторон или по распоряжению Высшего Суда допускается перенесение дела в Гражданский Суд графства. Участие присяжных в делах этого рода чисто факультативное: если ни одна из заинтересованных сторон не просит о назначении присяжных, то дело разбирается единолично судьей. Гражданская ответственность за шельмование падает на всех лиц, причастных к напечатанию и распространению инкриминируемой статьи, начиная от издателя газеты и кончая разносчиком ее. При этом владелец газеты признается ответственным даже за ошибку корректора.

Основным принципом английского права считается возможность оглашения всего объективно правильного. Если же кто-либо опубликовывает сведения, порочащие кого-либо, то безусловная безответственность имеет место, когда опорочение произошло во время парламентской речи, в речах судьи, адвоката и свидетелей по делу, в сообщениях военных и морских властей и высших правительственных чиновников по делам их ведомств. При наличности добросовестности, беспристрастия и сдержанности, а также при отсутствии умышленного преувеличения допускается еще некоторая неточность сведений, сообщаемых частными лицами при обсуждении вопросов общественной важности и мероприятий правительства; при аттестации прислуги и арендаторов; при конфиденциальных сообщениях между супругами, адвокатами, клиентами, врачами и т.д.; при обмене сведениями между кредиторами одного должника, учителей одной школы, служащих в одном учреждении и т.д. По общему правилу, тяжесть доказательства истинности опубликованного падает на обвиняемого. Жалобщик же обязан доказать наличность умысла со стороны клеветника. Наличность общественного интереса в опубликованном материале определяется исключительно судьей, а размер убытков – присяжными. Убытки назначаются по действительному подсчету, если, по обстоятельствам дела, таковой подсчет возможен; исключительно с целью формального удовлетворения истца, по нравственным соображениям не заслуживающего судебной защиты, при этом назначаемое вознаграждение определяется в одну копейку[45]; наконец, иногда к убыткам в скрытом виде присоединяется штрафная сумма.

Преступления печати против порядка управления и религии также разрешаются с точки зрения ляйбля. При обсуждении вопросов христианства возможно даже отрицание последнего, но требуется это делать «в приличной и серьезной форме». Особа короля почитается священной, и в печати не дозволяются никакие неблагоприятные суждения о нем: во всех его промахах, по английской теории, виновны министры; вину же последних должно обсуждать в приличной и сдержанной форме, без преувеличений и неосновательного приписывания государственным деятелям корыстных побуждений. В критике судебного строя «не должно заключаться побочного дурного умысла, нечестивых мотивов».

С какой удивительной щепетильностью оберегается английским правом честь каждого гражданина, видно из той строгости, с которой английские судьи преследуют возведение отдельных фактов из жизни данного лица в общую его характеристику. Так, по законам о ляйбле карается тот, кто назовет пьяницей раз осужденного за пьянство; кто назовет грубым врача или адвоката, однажды обошедшегося грубо со своим клиентом; кто назовет недобросовестным клеветником человека, однажды осужденного за клевету, и т.д.

Итак, все законодательство о печати в Англии есть не что иное, как применение к отдельным случаям понятия о ляйбле. Что же такое ляйбль, о котором еще Питт Старший сказал: «Что касается меня, то я никогда не мог понять, в чем состоит ляйбль». Действительно, ни в одном законе не дается определения ляйбля, а вся судебная практика держится многочисленными судебными прецедентами, решениями судебных мест, начиная с XV–XVI столетий. Знаменитый юрист XVIII столетия Блэкстон в своих комментариях на английские законы о праве публикования высказался, что «каждый англичанин имеет бесспорное право сообщать публике, что ему угодно; но когда он сдает в печать что-либо неприличное, вредное или противозаконное, то последствия своей дерзости он должен приписать себе самому». Президент высшего уголовного суда лорд Элленбруг по поводу одного процесса в 1804 г. заметил: «Должно быть наказуемо всякое опубликование, целью которого было возбуждение неудовольствия народа, причем все равно, посредством ли клеветы или карикатуры оно внедряет неуважение к авторитетам, поставленным правительством». По замечанию одного судьи-практика того же времени, преступление ляйбля заключается «в опубликовании написанного, напечатанного или нарисованного произведения, целью которого служит нарушение общественного мира, причем уничижается правительство или подданные побуждаются к восстанию». «Будет пасквилем, – пишет современный нам выдающийся английский государствовед Дайси, – распространять о ком-нибудь слухи с целью повредить его интересам или репутации. Всякий, кто прямо или косвенно способствует распространению такого слуха, распространяет или, выражаясь технически, публикует пасквиль, и против него можно начать иск об убытках. Лицо, произнесшее клевету и позволившее распространять ее письменно, лицо, написавшее ее, издатель, выпускающий книги для продажи, лицо, которое ее печатает, продавец, распространяющий пасквиль, – все виновны в его распространении, и каждый из них в отдельности может подвергнуться преследованию. Так как суть преступления заключается в распространении (курсив наш) пасквиля, а не в том, что он был написан, то всякий, кто, прочитав пасквиль, пошлет его своему другу, будет участником преступления; даже всякий, кто прочитает пасквиль вслух, зная, что он читает, может также быть подвергнут судебному преследованию».

Таким образом, по заключению Дайси, в Англии «свобода слова есть не более, как право говорить и писать только то, что присяжные, какие-нибудь двенадцать лавочников, сочтут удобным». И действительно, при отсутствии чрезвычайных судов по делам печати или каких-либо административных репрессий, при широком праве присяжных исследовать инкриминируемое произведение, господами положения становятся «какие-нибудь двенадцать лавочников», в вердикте которых всегда слышится свежий голос страны и биение народной совести.

Нельзя не упомянуть еще о второстепенных ограничениях печати, когда-то практиковавшихся в Англии. К числу наиболее ранних ограничений этого рода нужно отнести штемпельный сбор, установленный в 1712 г. с целью подавить развитие дешевой прессы. Первоначально штемпельный сбор был определен в размере 1/2 пенни с листа и пенни с 1/2 листа. В 1820 г. сбор был распространен на брошюры и все мелкие издания объемом не более двух печатных листов, или стоимостью не дороже шести пенсов за экземпляр. С течением времени после многократных повышений размер налога был доведен до 4 пенсов с каждого номера и экземпляра газеты. Налог должен был оставаться в силе в течение 32 лет, но в действительности он просуществовал до 1855 г. Вследствие того что появлялось множество изданий, не оплаченных сбором, в 1743 г. было постановлено привлекать к ответственности за торговлю произведениями, неоплаченными штемпельным сбором, причем виновным угрожало тюремное заключение до 3 месяцев и штраф в 20 шиллингов. Наибольшее количество неоплаченных изданий стало появляться во время агитации за парламентскую реформу 1832 г. В промежуток времени с 1831 по 1835 г. состоялось около 500 приговоров, присуждавших к тюремному заключению за нарушение закона о штемпельном сборе; но спрос на дешевые издания был так велик, что в 1836 г. пришлось понизить штемпельный сбор до одного пенни, а спустя 19 лет отказаться от него окончательно.

Одновременно со штемпельным сбором был установлен налог на объявления в газетах, причем за каждое из них взыскивался один шиллинг. В 1804 г. размер налога был доведен до 31/2 шиллингов с каждого объявления, и после некоторого понижения налог был совершенно отменен в 1853 г.

Под влиянием французской революции для периодических изданий был установлен в 1798 г, залог в размере до 400 фунтов стерлингов. В 1820 г. система залогов была распространена на издание брошюр и других произведений не свыше 2 печатных листов. Система залогов продержалась до 1869 г. Немаловажным препятствием на пути развития дешевой периодической прессы служил налог на бумагу, отмененный в 1861 г. по настоянию Гладстона. Одновременно с установлением залогов издатель каждой новой газеты был обязан подавать предварительное письменное заявление, с обозначением точного заглавия издания, местожительства и имени, своего собственного и типографщика. За каждый просроченный день в подаче заявления угрожал штраф в 50 фунтов. Далее, под угрозой 100 фунтов штрафа требовалось за собственноручной подписью типографщика и издателя представлять каждый выходящий номер должностному лицу, заведующему штемпельным сбором. На каждом номере издания непременно должны были обозначаться имя и адрес типографщика и издателя, а также место и время выпуска издания в свет. В следующем году, «вследствие многочисленности противорелигиозных, изменнических и призывающих к возмущению изданий», был издан закон относительно обязательной регистрации всякого рода типолитографских заведений, а также издатели были обязаны в течение 6 месяцев хранить у себя по крайней мере один экземпляр отпечатанного произведения с адресом автора или заказчика.

В настоящее время единственным пережитком прежних полицейских ограничений прессы является театральный акт 1843 г., в силу которого главный министр двора, заведываюший всеми театрами Англии, имеет право воспретить исполнение театральной пьесы, «для ограждения добрых обычаев, нравственности и общественного порядка». Впрочем, это архаическое полномочие министр дает почувствовать весьма редко. О быстром развитии периодической печати в Англии (с Уэльсом) можно судить по тому, например, что с 1868 г., со времени исчезновения последнего полицейского ограничения, по 1901 г. число периодических изданий возросло с 797 до 2055 названий. Свободная печать пользуется огромным влиянием. Выдающимся деятелям печати английские университеты присуждают высшие ученые степени, а правительство их награждает почетными титулами. Этот последний обычай был введен в практику лордом Сольсбери в 1885 г. Того же обычая держался Гладстон в 1893 г. Обыкновенно издателям дается потомственный титул барона, а редакторам – личное достоинство рыцаря.

в начало

IV. РОССИЯ

Зачатки просвещения, письменность и книгопечатание, роль церкви, возникновение светской цензуры, первые узаконения; печать при Екатерине II и Павле I; цензурные уставы 1804, 1826 и 1828 гг.; европейские события и русская действительность

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21