1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26

Конфликт между Комитетом 2 апреля и министром народного просвещения С.С. Уваровым, сопровождавшийся мелочными многочисленными придирками Комитета, довольно скоро, уже в октябре 1849 г. привел к отставке одного из деятельных руководителей ведомств.

Новым министром народного просвещения стал князь П.А. Ширинский-Шихматов. П.Д. Бутурлин умер в 1849 г. Его место занял генерал-адъютант Н.Н. Анненков. С 1850 г. деятельность Министерства народного просвещения и Комитета 2 апреля проходила без конфликтов. Министр выполнял предписания Комитета, которые, как потом определят, имели «клерикально-пиетистический» характер. Особую заботу Комитет проявлял, как он сам заявил, в поддержку религиозности в народе, «постоянному стремлению правительства к облагоражению и очищению народных нравов». В связи с этим критике подвергся появившийся в 1849 г. в журнале «Сын Отечества» роман П.Р. Фурмана «Добро и зло», где автор, по мнению Комитета 2 апреля, «слишком далеко зашел в развитии истории страстей», «между прочим распространяется о любви 8-летнего мальчика к его гувернантке и холодности его к отцу, вследствие преступной связи последнего с гувернанткой. Комитет, находя в этом сочинении верх самого неприличия, с которым сцены разврата вносятся в святилище отцовской и сыновней любви, особенно предосудительным посчитал то, что описания любви и ревности в 8-летнем ребенке представляются каким-то отличительным признаком избранных натур». Комитет 2 апреля предложил министру народного просвещения вразумить, через кого следует, г. Фурмана. Еще более резким было решение Николая I: «Совершенно справедливо, но слабо, ибо я никак не могу допустить, чтобы цензура могла пропускать подобного рода сочинения, в высшей степени развратные, и потому, кроме замечания Фурману через самого Министра народного просвещения, цензору строжайший выговор, и знать хочу – кто?» Князь П.А. Ширинский-Шихматов вторично делает доклад императору: роман печатался в разных книжках журнала с дозволения 5 цензоров. Тем из них, кто пропустил страницы книги, вызвавшие нарекания, – И.И. Срезневскому и А.В. Мехелину объявлен строгий выговор. Министр народного просвещения свидетельствовал, что цензор Срезневский – профессор Петербургского университета – «отличается искреннею преданностью престолу и безукоризненной нравственностью». Николай I заметил по этому поводу: «Подобные пропуски непростительны, ибо безнравственного никогда цензор пропускать не должен».

Наиболее яркое представление о цензуре этого периода дает эпизод с вышедшей в Москве 11-м изданием «Повести о приключениях милорда Георга и о бранденбургской маркграфине Фриде-Рике-Луизе, с присовокуплением истории бывшего турецкого визиря Марцимириса и сардинской королевы Терезы». Повесть эта с середины XVIII в. имела неизменный успех у определенной аудитории. Как замечает в докладе императору от 17 марта 1850 г. председатель Комитета 2 апреля Н.Н. Анненков, «сделалась у нас одним из любимейших чтений в лакейских и вообще в простонародии» наряду со сказками «Бова Королевич», «Ванька Каин» и др. По содержанию повесть представляет собой пеструю смесь самых разнообразных приключений, «сбор всяких нелепостей, иногда даже и неблагопристойностей». Н.Н. Анненков явно с удовольствием цитирует пару примеров. Вот один из них: «И так сия красавица (королева негритянка), при сих прелестных видах, открывши перед милордом черные свои груди, которые были изрядного сложения, говорила: «Посмотри, милорд, ты, конечно, в Лондоне таких приятных и нежных членов не видывал?» «Это правда, ваше величество, – отвечал он, – что в Лондоне и самая подлая женщина ни за какие деньги сих членов публично перед мушиною открыть не согласится, чего ради я вашему величеству советую лучше оные по-прежнему закрыть».

Председатель Комитета 2 апреля видел в новом переиздании «Повести о приключениях милорда Георга» свидетельство о ее популярности у народа, но и доказательство того, что

«низшие наши классы чувствуют уже вообще необходимость в чтении, которой так желательно бы удовлетворить пищею более для них полезною». «Некоторые благонамеренные частные лица в последнее время издали ряд назидательных сочинений, приспособленных к нраву и кругу понятий простолюдинов». «Но и простолюдин может иногда пожелать чтения более легкого, веселого, даже шутливого, которым не только завлекалась бы его любознательность, но доставлялось и некоторое рассеяние; в таком роде у нас нет ничего, кроме упомянутых вздорных книжек и сказок, большею частью весьма старинных. Здесь, по мнению Комитета, открывается обширное поле нашим литераторам, во всяком случае гораздо полезнейшее, нежели перевод ничтожных французских романов или переделывание вздорных оракулов или гадательных книг и т.п.». Комитет 2 апреля предложил министру народного просвещения князю Шихматову-Ширинскому представить соображения: «каким бы образом умножить у нас издание и распространение в простом народе чтения книг, писанных языком, близким к его понятиям и быту, и под оболочкою романтического или сказочного интереса, постоянно направляемых к утверждению наших простолюдинов в добрых нравах и в любви к православию, государю и порядку».

Николай I начертал на докладе 16 марта: «Согласен».

Эта докладная записка Комитета 2 апреля показывает, что высшая цензурная инстанция постоянно и основательно анализировала все стороны литературного процесса, уделяя внимания больше на ту из них, которая обращена к массовой аудитории. Эта сторона ее деятельности менее изучена. Высшие цензоры пытались выработать стратегию в отношении этой литературы, понимая ее важность и ее слабости. И здесь вместо запретов, господствовавших в отношении к литературному процессу, предполагалось изменить репертуар чтения народа за счет создания соответствующих интересам правительства произведений, впрочем, это же было и в интересах читателей.

Через месяц князь П.А. Ширинский-Шихматов подготовил обстоятельный доклад, посвященный проблеме литературы «для простого народа». Во-первых, министр считал, что переиздание «Повести о приключениях милорда Георга» не является свидетельством ее популярности в народе. Она – предмет чтения «нашей дворни в столицах, губернских и уездных городах, а отчасти в помещичьих селениях, куда доставляется посредством ярмарок и развозки странствующими промышленниками». Кроме того, ее читают некоторые городские обыватели. Как цензор князь П.А. Ширинский-Шихматов не видел в такой литературе опасности, так как «эти книжки по большей части весьма старинные».

Во-вторых, министр народного просвещения высказывает свою точку зрения на народную литературу.

«Чтобы быть истинно народными, – замечает он, – книги требуют от сочинителя своего особенного дарования, неиссякаемого остроумия, всегда прикрываемого простотою и добродушием, совершенного знания обычаев низшего класса и, наконец, близкого знакомства с их общежитием, по большей части, весьма удачно выраженными в пословицах и поговорках. Словом, книги в духе народном еще ожидают своего Крылова. Кроме того, писатель народных книг должен быть проникнут живою верою православной церкви, носить в груди своей безусловную преданность престолу и сродниться с государственным и общественным бытом. Только тогда, передавая собственное убеждение читателям своим, он может незаметно согревать и развивать в сердцах их врожденное всякому русскому чувства уважение в вере, любви к государю и покорности законам отечественным».

Как видим, министр народного просвещения отчетливо понимал характер народной литературы, особенности творчества писателя и, конечно, социальный заказ власти. Из всего изданного для народа князь П.А. Ширинский-Шихматов выделил «Русскую книгу для грамотных людей» (издание Министерства народного просвещения) и «Сельские чтения» (издание Министерства государственных имуществ). Он предлагал «поощрять чтение книг не гражданской, а церковной печати», поскольку, по его мнению, первые, как правило, представляют собой бесполезное чтение, а вторые укрепляют простолюдина верою, способствуют «перенесению всякого рода лишений». Книги духовного содержания следует издавать «в значительном количестве экземпляров и продавать повсюду по самой умеренной цене». Он ставил в пример деятельность Комитета по изданию духовно-нравственных книг для простолюдинов, существовавшего в Москве под председательством митрополита Филарета. Такого рода комитет следовало организовать и в Петербурге, но с более широкой издательской программой. Князь П.А. Ширинский-Шихматов видел еще одно преимущество церковной литературы: в народе до сих пор существует обычай начинать обучение грамоте «буквами церковной печати и чтением Часослова и Псалтиря». Это облегчает проникновение духовной литературы в самую широкую аудиторию.

Интересна реакция Николая I на доклад П.А. Ширинского-Шихматова, утвердившего его в тот же день, но скорректировавшего устремления министра: «Не упускать из виду и издания для простого народа книг гражданской печати занимательного, но безвредного содержания, предназначая такое чтение преимущественно для грамотных дворовых людей». Император выразил предпочтение «отдельным рассказам из отечественной истории» полному и последовательному «изложению этого предмета в книге для народа». Одновременно 15 апреля князь Ширинский-Шихматов представил Николаю I второй доклад, можно сказать, идеологический – «о средствах для ограждения России от преобладающего в чужих краях духа времени, враждебного монархическим началам, и от заразы коммунистических мнений, стремящихся к ниспровержению оснований гражданского общества». И в этом докладе речь шла о народной литературе. Цензоры не должны были пропускать в книгах

«ничего неблагоприятного, но даже и не осторожного относительно православной церкви и ее установлений, правительства, постановлений властей и законов, а также ничего соблазнительного и неблагопристойного»; «изъявления сожалений о крепостном состоянии», «описания злоупотреблений помещиков, об изменениях во взаимоотношениях их с крепостными», «ничего, что могло бы ослабить во мнении простолюдинов уважение к святости брака и повиновении родительской власти». И этот доклад был высочайше утвержден.

Вступив в должность министра народного просвещения, князь П.А. Ширинский-Шихматов сразу же указал на контроль за разнообразной информацией, помещенной в газетах, число которых увеличивалось. Уже 15 апреля 1850 г. он давал установку аппарату цензуры:

«Бдительный надзор за духом и направлением выходящих в свет книг, в особенности же повременных изданий, составляет в настоящее время одну из важнейших обязанностей вверенного мне Министерства Из этого следует, что все издаваемые у нас газеты и журналы надлежит внимательно прочитывать тотчас по появлении их в печати, делать нужные по содержанию их замечания и доводить до моего сведения немедленно о всяком отступлении от цензурных правил, дабы я мог тогда же употреблять нужные меры строгости и предупреждать подобные упущения на будущее время».

Однако ни Министерство народного просвещения, ни Главное управление цензуры не имело возможности охватить постоянным наблюдением всю периодику. Поэтому князь П.А. Ширинский-Шихматов использовал состоящих при нем четырех чиновников особых поручений для просмотра журналов, подлежащих цензуре, но он считал, что для этой цели нужны профессионалы. Николай I одобрил идею министра народного просвещения. В цензурном аппарате появилось новое звено – чиновники особых поручений. Первыми стали – граф Е.Е. Комаровский, В.И. Кузнецов, Н.В. Родзянко, А.М. Гедеонов.

На заседании Комитета 2 апреля рассматривалась статья Гутцейта из местных ведомостей «Об ископаемых Курской губернии». События развивались следующим образом. 27 июня 1850 г. министр внутренних дел граф Л.А. Перовский сообщал князю П.А. Ши-ринскому-Шихматову, министру народного просвещения, о том, что «Курские ведомости» (№ 16 и 17) поместили статью Гутцейта «Об ископаемых Курской губернии». Цензоры, не вдаваясь в научный смысл статьи, обратили внимание на то, что она носит популярный характер и появилась в газете, т.е. предназначена широкой аудитории, а между тем «в ней миросоздание и образование нашей планеты и самое появление на свет человека изображаются и объясняются по понятиям геологов, вовсе несогласным с космогониею Моисея в его книге Быгия». В связи с этим встал вопрос, как усилить цензуру газетной периодики, неофициальная часть которой просматривалась «одним губернским начальником». Цензурные комитеты, как указывалось выше, были организованы в незначительном числе городов, тогда как ведомости выходили в каждом губернском центре. Комитет 2 апреля обратил внимание на то, что цензура не должна была разрешать публикацию такого рода статьи в массовом издании – газете. Случай с этой публикацией позволил Комитету усмотреть брешь в цензурном контроле за социальной информацией, обращающейся в обществе. Он предлагал организовать новый порядок ее цензуры: неофициальная часть губернских ведомостей проходила общую цензуру в тех городах, где были цензурные комитеты, в остальных ее контролировали утвержденные министром народного просвещения профессора или «училищные чиновники», подчиненные Главному Управлению цензуры. В апреле 1851 г. Комитет министров учел это предложение. Однако, несмотря на рост цензурного аппарата и усиление контроля с его стороны за прессой нивелировать весь поток социальной информации он не мог. Пристальное внимание Комитет 2 апреля 1848 г. стал уделять научной информации, которая все чаще появлялась в печати и которая довольно часто не соответствовала основному направлению, проводимому Комитетом. 18 января 1852 г. князь П.А. Ширинский-Шихматов отправил попечителю Московского учебного округа длинное и гневное послание по поводу напечатания в «Московских ведомостях» (№ 4) статьи «О первом появлении растений и животных на Земле». Фактически это был отрывок из лекции московского профессора К.Ф. Рулье. Министр возмущался, что в газете, имевшей тысячи читателей – «людей всякого состояния», была помещена статья, выражающая взгляды о создании мира, несоответствующие Священному Писанию. Последовало распоряжение «приостановить печатание всех вообще публичных лекций, особенно профессора Рулье». Когда редактор газеты М.Н. Катков попытался объяснить, что «Московские ведомости» – издание университета и потому он не мог отказать в помещении статьи «вполне благонамеренного» профессора, П.А. Ширинский-Шихматов снова обвинил газету в «поколебании одного из важнейших догматов, исповедуемых нашей церковью о сотворении мира». «Верно и непреложно, – твердо заявил министр, – только то, что сказано о том в книге Бытия». И это было кредо Комитета 2 апреля.

Деятельность Комитета 2 апреля 1848 г. закончилась вместе с эпохой Николая I в 1855 г. Она по всем отзывам историков оставила черный след в российской культуре. И на самом деле бдительность и подозрительность этого цензурного учреждения не имела границ. 17 февраля 1851 г., например, Главное управление цензуры обсуждало вопрос о цензуровании нотных знаков, под которыми якобы могут быть сокрыты «злонамеренные сочинения, написанные по известному ключу», или в музыкальном произведении могут быть «к церковным мотивам приспособлены слова простонародной песни и наоборот». Попечителю Московского учебного округа было предоставлено право в сомнительных случаях использовать специалистов по музыке для цензуры, особенно иностранной продукции.

В 1852 г. по инициативе попечителя Московского учебного округа В.И. Назимова Главное управление цензуры обсуждало проблему о кличках лошадей. Осторожный цензор высказал сомнение в связи с тем, что многие лошади, участвующие в московских скачках, названы именами святых (Магдалина, Маргарита, Аглая, Самсон и т.д.). Не компрометируются ли этим святые? Управление посчитало, что «желательно было бы, чтобы названия лошадей заимствовали только от предметов, не могущих обращать на себя внимание цензурной строгости», но у скаковых породистых лошадей имеются родословные, так что существующую практику изменить не возможно.

Однако все-таки не стоит преувеличивать значение субъективного фактора в развитии культуры, а также роли и этого учреждения цензуры. В эпоху Николая I, начавшейся трагедией дворянской интеллигенции и закончившейся национальной трагедией – поражением в войне, сложилось независимое, самодостаточное мощное самодержавное государство с развитым аппаратом управления, профессиональной бюрократией, впервые охватившей контролем почти все пространство огромной страны. В этот период начался процесс политической дифференциации общественных сил, литературный процесс обрел самостоятельность и превратился в значительную силу и т.д. Тогда же произошло становление цензурного ведомства как централизованного управленческого аппарата, деятельность которого заключалась не только в борьбе с крамолой и, как говорят, прогрессивными тенденциями в обществе, но и в охране интересов государства, обеспечении позитивных итогов его функционирования. В.О. Ключевский подчеркивал: «Исторические факты ценятся главным образом по своим последствиям».

Несомненно, что цензорские высшие инстанции своевременно обратили внимание на развитие периодики, рост газет, обращенных к более массовой аудитории, чем журналы тех лет. Для историка интерес представляет и оборотная сторона рассматриваемых общественных процессов. «В русской литературе исследователи отмечают особую емкость, многозначность слова, большую глубину подтекста, контекста, широкую палитру эвфемизмов, намеков, аллюзий, аллегорий и т.п., и т.д., – приходит к выводу исследователь В.И. Харламов. – Такая литература не могла не породить и особенного читателя, думающего и додумывающего, активного, как бы сказали библиотекари. Такая литература могла родиться только в России, которую до поры до времени трудно было представить без цензуры. Цензура была органична для России, для российского общества».

Действительно, культурные последствия деятельности цензуры значительно шире тех эмоций, осуждений, которые сопровождают воспоминания или труды ученых, исследовавших ее по горячим следам. Эта сторона деятельности цензуры более отчетливо проявилась в следующем периоде отечественной истории – пореформенном.

в начало

ПЕРИОД КОРЕННЫХ РЕФОРМ В РОССИИ И ПОДГОТОВКА ЦЕНЗУРНОЙ РЕФОРМЫ

ВЛИЯНИЕ ПОЛИТИКИ РЕФОРМИРОВАНИЯ НА РАЗВИТИЕ ЖУРНАЛИСТИКИ

Гласность «благонамеренная и вредная». Записка Ф.И. Тютчева «О цензуре в России». Реорганизация цензурного аппарата. На пути к карательной цензуре.

Александр II (1855–1881) пришел к власти в самых неблагоприятных условиях: страна переживала кризис. В поисках альтернативы уходящему в прошлое политическому курсу Александр II встал на путь реформ и последовательно проводил их, хотя и с неизбежными колебаниями. «Благополучно совершившиеся, в десятилетнее мое царствование, ныне по моим указаниям еще совершающиеся преобразования достаточно свидетельствуют о моей постоянной заботливости улучшать и совершенствовать, по мере возможности и в определенном мною порядке, разные отрасли государственного устройства, – заявил сам император в рескрипте 29 января 1865 г. – Право вчинания по главным частям этого постепенного совершенствования принадлежит исключительно мне и непрерывно сопряжено с самодержавною властью, Богом мне вверенною. Прошедшее, в глазах всех моих верноподданных, должно быть залогом будущего». И в этой последовательности был исторический подвиг государя, сделавшего, по словам исследовательницы его эпохи В.Г. Чернухи, «свой выбор в пользу интересов общества, как бы ни был для него этот выбор мучителен», подтвердившего и в конце жизни «репутацию великого реформатора».

Середина 50-х годов XIX в. получила достаточно точную характеристику в популярном документе тех лет «Думе русского во второй половине 1855 г.», публицистической записке курляндского губернатора графа П.А. Валуева. В ней дан критический анализ экономического и социально-политического состояния России, господства «всеобщей официальной лжи», «пренебрежения к человеческой личности». «Устройство разных отраслей нашего государственного управления не благоприятствует развитию духовных и вещественных сил России», – приходил к выводу граф П.А. Валуев.

После смерти Николая I российское общество пришло в состояние брожения. Вот что писал об этом истинный шестидесятник XIX столетия И.С. Аксаков: «Эпоха попыток, разнообразных стремлений, движения вперед, движения назад; эпоха крайностей одна другую отрицающих, деспотизма науки и теории над жизнью, отрицания науки и теории во имя жизни; насилия и либерализма, консервативного прогресса и разрушительного консерватизма, раболепства и дерзости, утонченной цивилизации и грубой дикости, света и тьмы, грязи и блеску! Все в движении, все в брожении, все тронулось с места, возится, копошится, просится жить! И слава Богу!» Общество пробудилось и стало мыслить, что нашло отражение в широко распространенных рукописных записках, письмах, статьях (М.П. Погодин. «Историко-политические письма»; К.С. Аксаков. «О внутреннем состоянии России»; Н.А. Безобразов. «О значении русского дворянства и положении, какое оно должно занимать на поприще государственном»), в том числе прямо обращенных к царю и нередко анонимных («Современные задачи русской жизни», «Об освобождении крестьян в России», «Об аристократии, в особенности русской» и др.). Авторами такого рода рукописной литературы, показывавшей кризисное состояние общества, предлагавшей рецепты его лечения, выступили многие литераторы, профессора, публицисты: К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, А.И. Кошелев, Ю.Ф. Самарин и др. Попечитель Московского учебного округа В.И. Назимов, т.е. главный цензор этой административно-территориальной единицы, признавал, что «письменная литература» получила невероятное развитие. В поиске решения вставших перед страной проблем участвовали целые социальные группы общества, о чем свидетельствуют коллективные обсуждения дворянскими обществами острейшего для России крестьянского вопроса, что нередко сопровождалось подачей царю адресов. По подсчетам историков, было составлено 63 такого типа записки.

Создавшаяся атмосфера благоприятствовала распространению в стране произведений зародившейся за рубежом вольной русской прессы. Если в 1853–1854 гг. прокламации и брошюры, выпущенные А.И. Герценом, ее основателем, расходились в незначительном количестве, то с 1855 г. его издания получают большое распространение. В 1856 г. выходит первый выпуск «Голосов из России». Герцен предоставил трибуну тем публицистам, которые не могли выступить в русской печати. Наличие вольного русского слова за рубежом, а затем взаимодействие двух журналистик – отечественной и эмиграционной становится новым достоянием российской культуры XIX в. С этого времени управлению страной постоянно приходится считаться с данным фактором, что находит отражение в его цензурной политике.

Так или иначе верховная власть державы испытывала давление снизу, что нередко заставляло ее предпринимать более радикальные шаги, чем программировалось. Одновременно, как показывают современные историки, на высоте положения оказался и сам император, избравший путь реформ. Первым и тоже крайне сложным делом для него было завершение Крымской войны. Из этой сложной ситуации Россия вышла во многом благодаря успехам своей новой дипломатии, где ведущую роль сыграл князь А.М. Горчаков, способствовавший заключению в марте 1856 г. Парижского трактата и ставший с этого времени министром иностранных дел на протяжении всего царствования Александра II. В этом же месяце на приеме представителей московского дворянства император сделал первый шаг на пути к проведению крестьянской реформы, твердо заявив: «Между вами распространился слух, что я хочу отменить крепостное право; я не имею намерения сделать это теперь, но вы сами понимаете, что существующий порядок владения душами не может остаться неизменным. Скажите это своим дворянам, чтобы они подумали, как это сделать». Затем 3 января 1857 г. был создан по традиции секретный комитет по крестьянским делам; 20 ноября объявлен рескрипт, предписывавший создавать губернские комитеты для выработки проектов нового устройства крепостных крестьян; по мере поступления этих документов создавались редакционные комиссии и т.д. Но процесс реформирования явно затягивался, тогда Александр II приказал завершить всю работу к февралю 1861 г. и в годовщину своего воцарения подписал манифест и акты реформы. Вся подготовка, а затем проведение реформы, отменяющей крепостное право, проходили сложно и противоречиво. Радикально настроенная часть общества критически отнеслась к результатам реформы, консервативные помещики естественно выражали недовольство. Но так или иначе крестьянский вопрос на этом этапе был решен и в этом заслуга Александра II. При его правлении были осуществлены судебная реформа, реформа университетского образования, предоставившая значительную автономию университетам, были созданы земские учреждения, наконец, в 1865 г. состоялась цензурная реформа, давшаяся императору и обществу с большим трудом.

В течение десятилетия фактически действовали цензурные законы, распоряжения и повеления, принятые еще при Николае I, но, как справедливо отмечал в конце XIX столетия историк А.М. Скабичевский: «...никогда ни до, ни после того печать не была так либеральна и смела, никогда ей так много не допускалось, никогда не имела она такого решающего, почти господствующего голоса в русской жизни». Новое качественное состояние журналистики становится завоеванием российского общества. Несмотря на ограничения в последующие годы тематики и информации, административные и цензурные репрессии, полного возврата к старой журналистике уже не было. Основным достижением печати этих лет является существенное расширение диапазона ее информации. Еще в период Крымской войны возникло явное противоречие между потребностью общества в достаточно полных сведениях о ее событиях и теми возможностями, которые печать имела для этого. Газета Военного министерства «Русский инвалид» (с 1813 г.), имевшая привилегию в этом плане, не могла удовлетворить растущий интерес аудитории. В 1855 г. редактор «Современника» И.И. Панаев, в портфеле которого лежала рукопись «Севастопольских рассказов» Л.Н. Толстого, дважды ставил вопрос об этом перед Главным управлением цензуры. «Такого рода статьи должны быть кажется достоянием всех газет и журналов, – подчеркивал Панаев, – ...ибо патриотизм – чувство, неотъемлемое ни у кого, присущее всем и не раздающееся как монополия. Если литературные журналы будут вовсе лишены права рассказывать о подвигах наших героев, быть проводниками патриотических чувств, которыми живет и движется в сию минуту вся Россия, то оставаться редактором литературного журнала будет постыдно». «Современнику» разрешили печатать о Крымской войне не только военную беллетристику, но и военные корреспонденции. В 7-й книге журнала вышел первый рассказ Л.Н. Толстого «Севастополь в декабре месяце». Пример «Современника» через некоторое время был распространен на всю прессу.

В этом же году произошло другое знаменательное для всей журналистики событие. Один из наиболее деятельных публицистов этого периода М.Н. Катков обратился за разрешением выпускать ежемесячный общественно-политический журнал «Русский вестник». При этом Катков замечал: «Одних запретительных мер недостаточно для ограждения умов от несвойственных влияний; необходимо возбудить в умах положительную силу, которая противодействовала всему ей несродному. К сожалению, мы в этом отношении вооружены недостаточно». В программе нового издания был и политический отдел. Политическая информация, под которой подразумевались тогда сообщения, статьи, обзоры иностранных общественно-политических событий, доставлялась российскому обществу через четыре официальных и полуофициальных органа: «С.-Петербургские ведомости», «Московские ведомости», «Северная пчела», «Русский инвалид». М.Н. Катков получил разрешение не только на журнал, но и политический отдел в нем. Этим обстоятельством воспользовались и другие издания: политическая информация постепенно получала гражданство в русской периодике. В то же время цензурное ведомство могло теперь воздействовать на печать через запрещение одним изданиям политической информации и предоставление такой льготы другим. В декабре 1856 г. редакция «Современника» обратилась за разрешением на политический отдел в журнале и получила отказ под предлогом, что этого рода известия «не входят в его ныне действующую программу». Истинной же причиной отказа было недовольство правительства появлением в журнале антикрепостнических стихотворений Н.А. Некрасова.

Одновременно прецедент с разрешением издавать «Русский вестник», а затем славянофильский журнал «Русская беседа» снял вето на выход новых изданий вообще. Пресса стала быстро количественно расти. В 1856–1857 гг. Министерство народного просвещения разрешило выпуск 55 новых газет и журналов, две трети из них были общественно-политические, политико-экономические и библиографические. Уже типология этих изданий показывает расширение диапазона информации журналистики, необходимость которого ощущали сами власти. Так, в 1858 г. А.С. Норов представил записку императору, где поднял данную проблему.

«Литература должна содействовать и помогать обществу, – писал он, имея в виду под литературой, как вообще тогда понималось, и печать, – в уразумении и присвоении этих побед, одержанных наукою и просвещением в пользу правительств и в пользу управляемых. В эту среду, которою охвачено все общество, сами собою врываются вопросы промышленности, торговли, финансов, законодательства, всего государственного хозяйства. Отчуждение общества от знакомства по крайней мере в общих понятиях с сими важными и жизненными вопросами, равнодушие к их действиям и пользе были бы явлением прискорбным. Вместе с тем, оно лишило бы правительство надежнейшего пособия, нравственной силы, которою оно может действовать на общество, на его доверие, убеждение, сочувствие и единомыслие...» А.С. Норов понимал, что при «тех цензурных требованиях, которые еще в настоящее время существуют, невозможно изучение ни всеобщей истории, ни законодательства, ни статистики». Он считал, что необходимо «обозначить ту долю благоразумной и законной свободы, которую правительство полагает возможным предоставить науке и литературе».

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26