1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26

Особенностью реформирования цензурного режима в александровскую эпоху было то, что оно шло параллельно с совершенствованием системы народного образования. Уже 23 декабря 1801 г. на заседании Неофициального комитета был поставлен вопрос о необходимости этой реформы, а 8 сентября 1802 г. был обнародован манифест об учреждении министерств, видное место среди которых отводилось Министерству народного просвещения. Первым его министром стал граф П.В. Завадовский, его товарищем М.Н. Муравьев, взгляды которого на просвещение представляют особый интерес.

М.Н. Муравьев-сенатор, попечитель Московского университета, преподавал в свое время Александру Павловичу русский язык и словесность. Он видел в свободе и образовании «главный фундамент, на котором созидается благосостояние народа», а в свободе исследования «необходимое условие не только для развития просвещения, но и поднятия народной нравственности».

«Широта, с которой был очерчен круг вопросов ведомства народного просвещения, возвышенный взгляд на литературу, как на один из проводников народного просвещения, – замечает официальный историк С.В. Рождественский, – побудили возложить на это министерство обязанности цензурного ведомства». Уже в «Предварительных правилах народного просвещения» 26 января 1803 г. был сделан шаг в этом направлении: «Цензура всех печатаемых в губернии книг имеет принадлежать единственно университетам, коль скоро они в округах учреждены будут». Уставы всех университетов, кроме Виленского, содержали на этот счет особые параграфы. В каждом университете создавался цензурный комитет, состоявший из деканов. Обязанность цензоров выполняли профессора, адъюнкты и магистры. Совет университета выступал в качестве арбитра при цензурных конфликтах. Решение университетской цензуры можно было подать на обжалование в Главное правление училищ, созданное в ходе реформы системы народного просвещения в 1802 г. и ставшее высшей инстанцией по делам цензуры. Однако уставы университетов естественно не содержали подробной регламентации цензурного порядка. Цензурные комитеты по уставу должны были «отвратить издание сочинений, коих содержание противно закону, правительству, благопристойности, добрым нравам и личной чести какого-либо частного человека».

Следует отметить, что в таком преобразовании цензуры лежит явное стремление власти к профессиональному использованию ее силы, а также проступает представление о ее просветительской функции, что подтверждается и содержанием первого цензурного устава (1804 г.) – интереснейшего документа начального периода правления Александра I. Любопытно, что многие такого рода документы тех лет остались проектами, тогда как этот устав некоторое время действовал в том виде, как был принят.

Главное правление училищ – высшая цензурная инстанция – осознавало необходимость законодательного документа, определяющего цели цензуры, а также задачи, обязанности и права цензоров. Оно приступило одновременно к выработке как университетского, так и цензурного устава. 3 октября 1803 г. на заседании Главного правления училищ с постановкой вопроса о цензурном Уставе выступил один из членов Негласного комитета граф Н.Н. Новосильцев, первый попечитель Санкт-Петербургского учебного округа, президент Императорской Академии наук, председатель Комиссии составления законов. В его обязанность, кроме того, входило докладывать о состоянии дел Александру I по самым разным вопросам государственного управления. Современники характеризуют Н.Н. Новосильцева как «самого старого и осторожного члена Негласного комитета».

Н.Н. Новосильцев предложил или установить в стране предварительную цензуру в лице особых цензоров, или просто издать закон о книгопечатании по образцу Манифеста 1799 г. короля Дании Христиана VII. Этот закон по тем временам носил достаточно либеральный характер и опирался на систему наказаний и штрафов. В числе наказаний были наиболее суровыми: изгнание от 3 до 10 лет за порицание монархического правления, распространение оскорбительных слухов о короле и его доме, за отрицание Бога и бессмертия души. Понимая необходимость учитывать особенности российского общества и его законодательство, Новосильцев считал важным внести в готовящийся закон соответствующие изменения: вместо предусмотренной в датском законе конфискации подозрительных книг полицией предлагалось это право передать российским университетам и академии, которые должны будут представлять свое мнение о сочинении в Главное правление училищ. Для рассмотрения цензурных дел создавался суд из особых чиновников, знающих это дело. Всю духовную литературу и периодику продолжал цензуровать Синод.

Такая постановка вопроса о цензуре вызвала на заседании Главного правления училищ острую полемику. Академики Н.Я. Озерецковский и Н.И. Фус высказали ряд возражений против предложений Н.Н. Новосильцева. Они считали, что датский закон «совершенно не предохраняет от гибельных последствий злоупотреблениями свободой слова». Кроме того, в нем ничего не сказано о возможной анонимности произведения – актуальный вопрос тех лет: многие литераторы и публицисты по разным причинам (по скромности, боязни придирок критики и др.) не хотели называть свое имя, как это требовалось заграничным законом. Академики просили принять во внимание также то, что «опыт показывает, что запрещение книги придает ей цену и пускает в ход сочинения, не обращавшие на себя дотоле ни малейшего внимания». В итоге было решено остановиться на проводимой цензурными комитетами предварительной цензуре, уже привычной российскому обществу. Ее осуществляли духовное ведомство, Академия, университеты. Такой порядок, по мнению Озерецковского и Фуса, лучше предохраняет общество от злоупотребления свободой слова, останавливая зло в зародыше и лишая его возможности распространиться, кроме того, освобождает авторов от необходимости раскрыть свое имя и т.д.

Есть свидетельство о том, что работа над цензурным уставом была гласной. Так, в Главное правление училищ поступила анонимная записка, отражавшая наиболее радикальные настроения того времени. Ее автор делал упор на тех выгодах, которые дает обществу свобода слова и свобода исследования, на необходимость отмены цензуры: «Истинные сыны отечества ждут уничтожения цензуры, как последнего оплота, удерживающего ход просвещения тяжкими оковами и связывающего истину рабскими узами. Свобода писать в настоящем философическом веке не может казаться путем к развращению и вреду государства. Цензура нужна была в прошедших столетиях, нужна была фанатизму невежества... когда мыслить было преступление».

И дискуссия по вопросу о цензурном уставе во время заседания Главного правления училищ, и анонимный документ, на наш взгляд, получили отражение в докладе академиков Н.Я. Озерецковского и Н.И. Фуса. Так, в нем говорилось:

«Благо, проистекающее из благоразумной свободы печати, так велико и прочно, зло же, сопровождающее злоупотребление этой свободою, так редко и мимолетно, что нельзя не сожалеть о необходимости, в которую ставится правительство, во всех прочих делах решительно вступившее на почву либеральных принципов, полагать границы этой свободе, вынуждаемое к этой мере опытом, обстоятельствами минуты или же могучим потоком духа времени... Несомненно в то же время, что свобода мыслить и писать представляется могущественным средством возбуждать, облагораживать и развивать национальный гений, что господство истины может даже выиграть от свободы допущения какого-нибудь заблуждения, потому что едва заблуждение это покажется на белом свете, как сотни перьев будут готовы к опровержению его. Несомненно, наконец, что истинный прогресс культуры, твердое и неуклонное шествие по пути развития, на какое способен человеческий род, возможны только там, где свобода употребления психических способностей возбуждает умы, где дозволено публично обсуждать, как вопросы гуманности, так и истины, интересующие человека и гражданина». Академики указывали на то, что «строгость цензуры всегда влечет за собой пагубные следствия: истребляет искренность, подавляет умы и, погашая священный огонь любви к истине, задерживает развитие просвещения».

Таким образом, в ходе обсуждения вопроса о первом цензурном уставе сложилась благоприятная атмосфера для создания документа, решающего проблемы с учетом интересов и общества, и правления. Поэтому в докладе министра народного просвещения графа П.В. Завадовского, который он представил императору Александру I, справедливо подчеркивалось, что

«цензурный устав служит, как видно по всему его содержанию, не для стеснения сочинителей и издателей книг, а для ограничения, напротив, произвола цензоров и не для стеснения свободы мыслить и писать, а единственно для принятия пристойных мер против злоупотребления оной»

9 июня 1804 г первый цензурный устав был утвержден Александром I. Основные положения этого документа сводились к следующему:

Ø      цензура обязана рассматривать все книги и сочинения, предназначенные к распространению в обществе (§ 1);

Ø      назначение цензуры – «доставить обществу книги и сочинения, способствующие истинному просвещению ума и образованию нравов, и удалить книги и сочинения, противные сему намерению» (§ 2);

Ø      в связи с этим запрещалось печатать, распространять и продавать что-либо без рассмотрения цензуры (§ 2);

Ø      цензура вверялась цензурным комитетам из профессоров и магистров при университетах во главе с Главным правлением училищ Министерства народного просвещения (§ 4);

Ø      печатная продукция не должна содержать в себе ничего «против закона Божия, правления, нравственности и личной чести какого-нибудь гражданина» (§ 15);

Ø      цензоры при запрете сочинений и книг обязаны «руководствоваться благоразумным снисхождением, удаляясь всякого пристрастного толкования сочинений и мест в оных, которые, по каким-либо мнимым причинам, кажутся подлежащими запрещению, когда место, подверженное сомнению, имеет двоякий смысл, в таком случае лучше истолковать оное выгоднейшим образом, нежели его преследовать» (§ 21);

Ø      поощрение распространялось на просвещение и свободу мышления «скромное и благоразумное исследование всякой истины, относящейся до веры, человечества, гражданского состояния, законоположения, управления государством, или какой бы то ни было отрасли управления, не только не подлежит и самой умеренной строгости цензуры, но пользуется совершенною свободою тиснения, возвышающего успехи просвещения» (§ 22).

Здесь уместно вспомнить цитированное ранее мнение подобного же рода, принадлежащее М.Н. Муравьеву-сенатору. Это свидетельствует о том, что граф С.С. Уваров был недалек от истины, называя устав 1804 г «творением известного Михаила Никитича Муравьева». Итак, первый цензурный устав был плодом коллективной работы Негласного комитета, под ним стояло 8 подписей: «Михаило Муравьев, князь Адам Чарторыйский, Г Северин Потоцкий, Николай Новосильцев, Федор Клингер, Степан Разумовский, Николай Озерецковский, Николай Фус».

Редко бывало в истории России такое единодушное принятие обществом законодательного документа. Первый цензурный устав получил позитивные отзывы в текущей периодике. Историки также единодушно называют его наиболее либеральным за все время существования цензурного законодательства в России. Без сомнения, на идеи этого документа были ориентированы в своей деятельности и представлениях о цензуре в последующие годы наиболее профессиональные специалисты по цензуре 40–60-х годов XIX в (например, А.В. Никитенко и Ф.И. Тютчев). Тем не менее, многие историки справедливо видели отрыв идей первого цензурного устава от конкретных условий, в которых тогда осуществлялась свобода слова. Так, историк В. Якушкин считал, что цензурный устав 1804 г. «не предоставляет в целом твердой гарантии для литературы, не дает цензуре той строгой организации, которую Главное правление училищ считало необходимой, не дает подробных наставлений цензорам». Историки приводят немало примеров, когда на практике положения этого устава обходили стороной, даже сразу после его принятия.

Подобная история случилась с молодым писателем И.П. Пниным при переиздании его книги «Опыт о просвещении относительно к России» Впервые она вышла еще до появления устава (СПб., 1804) и имела успех у публики: тираж быстро разошелся. При подготовке нового издания своего сочинения Пнин дополнил его вставками, получившими одобрение царя. Однако на книгу поступил донос одного бездарного писателя, посчитавшего ее вредной и «полной разрушительных правил». Сигнал был воспринят цензором.

Пнин писал в книге:

«Насильство и невежество, составляя характер правления Турции, не имея ничего для себя священного, губят взаимно граждан, не разбирая жертв»,

о крепостном праве

Цензор комментировал:

«Хочу верить, что эту мрачную картину списал автор с Турции, а не с России»;

этот вопрос «требует осторожного и повременного исправления, автору следовало не печатать об этом, а просто представить проект правительству. А разгорячать умы, воспалять страсти в сердцах такого класса людей, каковы наши крестьяне, это значит в самом деле собирать над Россиею черную, губительную тучу». «Автор с жаром и энтузиазмом жалуется на злосчастное состояние русских крестьян, коих собственность, свобода и даже самая жизнь, по мнению его, находится в руках какого-нибудь капризного паши   »

Несмотря на протесты И.П. Пнина, его книга во втором издании не вышла.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26