1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18

«Один из ведущих столичного телевидения, говоря о замечательных актерах-сатириках семидесятых годов, так и сказал: «В то серое время только они и были нашей отрадой».

«Но разве вычеркнуть и изгладить из памяти – не есть вернейший путь к неведению?» – спрашивал мудрый Монтень.

«Серое время»... А такое – бывает? Помним ли мы (сами или по книгам) хоть какую-нибудь эпоху, которую бы не проклинали и которой бы не восхищались? Даже в самые тяжелые военные годы люди обретали нечто такое, по чему потом тосковали всю жизнь: братство, ясность отношений, понимание того, «что почем». И это же время вспоминается с болью, отчаянием: лилась кровь, гибли люди, да что говорить, это ведь так понятно.

Станислав Ежи Лец заметил, что у каждой эпохи есть свое средневековье. Можно было бы добавить, что внутри каждого времени есть свое безвременье, как, впрочем, и наоборот.

Тогда, в самом начале семидесятых, второй раз и уже окончательно ушла, так и не состоявшись вполне, хрущевская «оттепель». То было время широкой и социальной рефлексии нашей интеллигенции, осознавшей свою слабость и свою силу. Время благотворных сомнений, отказа от иллюзий. Время, когда печатались лучшие книги Трифонова: на смену бескомпромиссным инвективам и трагическим откровениям Солженицына (уже высланного из России) приходила проза, никого не клеймившая и не возвеличивавшая, но внимательно исследовавшая механизмы тогдашней «социальной этики».

...Вспомним знаменитые «голоса» – они создавали новую мифологию, но и несли реальную информацию. И люди учились постепенно – хотя не всегда, разумеется, успешно – преодолевать страх.

И великие примеры были известны, и трагические судьбы – Сахаров, Григоренко, Виктор Некрасов. И каждый мало-помалу начинал осознавать меру собственных возможностей.

То «серое время» было временем самопознания, интеллектуального развития, временем, когда «черного» и «белого» было куда больше, чем бесцветного и аморфного, во всяком случае контрасты были заметнее.

Зачем я вспоминаю об этом? Не потому, что жалею о времени или полагаю, что оно было очень хорошим или очень дурным. Но оно – было. В нем умещались отвага Сахарова, открытие широким читателям Гессе или Белля (помните – «причастие Тельца» и «причастие Буйвола»), книг Ю. Лотмана, увлечение М. Бахтиным, тонкая и мудрая сатира Искандера. Были мелкая трусость, великая печаль, бегство в «глухой профессионализм».

Мне кажется, презирая вчерашний день, мы не научимся с уважением относиться к нынешнему.

И все-таки главный вопрос – это вопрос о том, как строить свои отношения со зрителем. Но именно в этом кроется первая причина всех остальных опасностей.

Исходя из деклараций, которые сегодня звучат, из подбора кадров, который сейчас осуществляется, складывается впечатление, что к зрителю относятся как к покупателю: есть товар, зритель – его покупатель. Именно в этом, на мой взгляд, скрывается главная неправда. Телевидение все-таки не совсем товар. Его зритель – не совсем покупатель. Позволю себе такую аналогию. Во взаимоотношениях с телевидением зритель становится гостем огромной Страны Чудес. Да, там есть магазин, где можно купить бутерброд, как-то перекусить. Но все-таки это Страна Чудес, где можно удивиться, где можно испытать эмоции, где можно выскочить из самого себя, где можно встретить героя какой-то сказки. Мне кажется, этого понимания нет. И, как мне представляется, пока не будет.

Пока есть лишь группа людей, которая знает о том, как надо торговать. Собрались торговцы разным товаром. Один умеет торговать нефтью, другой – деньгами, третий – машинами. Даже торговцев книгами среди них нет. Ни в одном из этих видов торговли никто не имеет отношений с простым человеком, который и машину-то отчаялся купить, не говоря о нефти.

Это другая психология. Она не диктует необходимость любви к зрителю-покупателю. Уровень сервиса – да. Но любви нет. Есть три цели. Одна – финансовая, другая – властная, а третья – не характерна для бизнеса вообще: бескорыстное отношение к зрителю. И эта позиция никоим образом не определена ни у кого из участников процесса.

Бескорыстную любовь могут себе позволить или очень бедные люди, или очень богатые. И совершенно не исключено, что богатые люди в силу каких-то причин обнаружат в себе потребность любить зрителя. А поскольку они богатые, то могут себе это позволить. Что их к этому подвигнет? Жизнь, общество, время, власть, собственное сознание – не знаю.

Мы оказались как бы Робинзонами в собственной стране. Правда, очень разными Робинзонами. Кто-то быстро сориентировался и перетаскал себе в хижину остатки корабельного провианта; кто-то запасся оружием; кто-то попытался организовать натуральное хозяйство, отрезал участок, стал торговать. Неразворотливые, нерасторопные – а это большей частью те, кто посовестливее, послабее, – оказались ни с чем и вынуждены исполнять роль Пятницы – шута и работника Робинзона.

Но... неужели это те Робинзоны и Пятницы, за плечами которых многовековая культура и питавшая весь мир научная мысль?! В гигантской родословной которых – имена великих ученых и мыслителей – Менделеева и Лебедева, Зелинского и Циолковского, Соловьева и Бердяева, Жуковского, Курчатова и Королева!.. А симфоническая оперная классика (Чайковский и Мусоргский, Прокофьев и Шостакович, Рахманинов и Скрябин...) Живопись – реалистическая (в особенности историческая и жанровая – имена не перечесть), импрессионистская (Серов, Врубель...) и авангардистская (зародившаяся, по общему признанию, в России). Монументальная человековедческая литература... Все это гигантское достояние предстоит человечеству, цивилизуясь и дальше, впитывать и осваивать еще много лет.

А русский социализм и русский космизм? Первый дал миру Герцена и Бакунина, Чернышевского и Лаврова, Кропоткина и Ленина, пример планового ведения хозяйства, которое (с поправкой на частнособственническую систему) используют все передовые капиталистические страны; второй – предвосхитил актуальные теперь, все обостряющиеся глобальные проблемы современности, необходимость нового мироощущения землян. Спрашивается: кто из чего и куда «выпал»?

Мда-а... Что уж тут говорить еще и о таком «пустяке», как подлинно художественное вещание, которое никак не отнесешь к фаворитам ТВ, и это значит, что мы прощаемся с академическими концертами, с драматическими и оперными спектаклями, занимающими в телеэфире любой цивилизованной страны постоянное и незыблемое место. Прощаемся с огромным фондом уникальных, но более ненужных образовательных записей, с традициями великолепного телевизионного искусства, существовавшего только у нас и в создании которого участвовали первые мастера кино, театра, музыки, живописи... Очевидно, прощаемся с историческими эссе Александра Панченко и «Беседами о культуре» Юрия Лотмана, ставшими событием нашей духовной жизни. С уроками английского, французского и вымирающего русского.

Из эфира «ушли» телеканал «Университеты», выдавлены последние профессионалы отечественной телевизионной школы, способные передать ее методы молодым. Прервалась традиция, и это самое невосстановимое.

Взамен мы получили – теперь уже практически на всех каналах – новую, динамичную, но вполне импортную школу, трактующую ТВ как способ, развлекая и информируя, создать себе выгодный рынок и зарабатывать деньги. Школу достаточно циничную: ее этика зависит исключительно от уровня профессионализма, но любые высокие материи она программно презирает. В своем эфирном «мэйнстриме» она максимально обездушена, роботизирована и готова вывести на экран самого дьявола, если для такого зрелища найдутся зрители, а стало быть, кормильцы-рекламодатели. Там, за океанами, она развивается с телевизионных пеленок, она органична и успела выработать некий этический кодекс, Позволяющий оставаться в рамках цивилизации. Но у нас, как известно, нравственный кодекс как бы отменен вообще. Скоропостижно воспринимая ее принципы, мы получаем ТВ без лица и границ.

Профи «прежнего» телевидения здесь не просто не нужны – их воспринимают как противников новшеств, столь безапелляционно понятого кем-то «рыночного экрана».

Не потому ли большинство жителей России утратило свою культурную определенность? Мало сказать, что данное обстоятельство создает некоторый дискомфорт. Особенно в такой идейной стране, какой была и, смею надеяться, еще остается Россия, подобная культурная неопределенность мучительна. Никакими заполненными магазинными полками ее, понятно, не заменить. Под угрозой находится духовное здоровье, зиждущееся на твердых, хотя, вероятно, для многих и чисто интуитивно принятых понятиях справедливости, правды, различения добра и зла.

В условиях ценностного хаоса (а культура в некотором смысле слова и является инструментом борьбы с социальным хаосом, орудием выпрямления путей человеческих) в человеке в первую очередь рушится внутренний человек – основа его натуры, его достоинства, его здравого взгляда на мир. Вместо опустошенного нутра остается одна внешность. Такой полный ценностно-неозадаченный индивид действительно становится всецело объектом. Он живет наружной жизнью, извне организованной, и не так важно, что она может быть весьма сложной, как, скажем, у пчел или муравьев. Принципиально то, что в этом качестве – живет (или, вернее, обречен жить) нечеловеческой, недочеловеческой жизнью. Иными словами, личность человека, безусловно, связана с его культурной определенностью. Надо сначала обладать культурой, быть в ней, воспринимать свое бытие как культурно выстроенное, чтобы на этом уже безусловном фоне сподобиться против нее выступать, как это порой делают некоторые (боюсь произнести – многие!) западники и западницы, задаваясь, восторженно глядя «за бугор», мучительными вопросами: «Почему у нас этого нет?» И слышат всего два варианта ответа. Первый: «Ничего, и у нас все это скоро будет». Второй: «У нас этого не будет никогда, потому что мы козлы!» После того как убогий запас ответов исчерпан, вопросы по идее должны прекратиться. Но... посмотрите на телеэкран – и вы увидите там и эти вопросы, и жалкие потуги ответить на них «выразительными возможностями телевидения» (прости, Господи!).

А тут еще наше сегодняшнее сверхагитпрополитизированное телевидение, словно бы добровольно уступающее свои первые подступы к высокому званию ИСКУССТВО, о котором...

О котором размышляет Алексей Герман в статье «ПОЧЕМ ФУНТ ЧЕПУХИ» («Общая газета», №36, 1997):

«У Зощенко есть замечательная фраза, я ее часто жене повторяю: «У одной докторши умер муж. Ну, думает, ерунда. Оказывается, не ерунда». Закрыли каналы «Российские университеты». Думаем, ерунда. Поверьте, не ерунда.

Телевидение окончательно захватила эпоха агитпропа. Оказалось, что в процессе революционного преобразования общества, на данном его этапе, совершенно не нужны умные люди – Солженицына с экрана попросили первым. Нужны гладкие, видные, убедительные, увлекающие. То есть идеологические авторитеты. Хозяева за кадром, известные телеаналитики в кадре. Произошел фантасмагорический разрыв между телевидением, которое смотрит народ – футболом, сериалами, – и телевидением для узкого круга заинтересованных лиц, где эти новые авторитеты могут «нести» кого угодно. За порогом телестудий унылая и тяжкая для многих жизнь, а они месяц подряд в эфире могут разоблачать очередную неправедную сделку какого-нибудь банкира, сто лет народу неинтересного.

Празднуют победу друг друга в подковерной возне и радуются собственной смелости. В итоге их ангажированность пополам со сноровкой сыграла с ними же дурную шутку: они перестали в нравственной жизни общества вообще что-либо значить. Да и не могут на роль национальных авторитетов претендовать эти холеные люди, от которых у меня лично ощущение, что все нравственные муки они снимают утренним рассолом.

Итак, мы оказались обществом, вовсе лишенным идеологии, не говоря уж о пресловутой национальной идее. Таким был Рим накануне прихода варваров...

Идеология начинается не с телевидения, как думают наши власти. Она начинается с искусства. Нет искусства – нет идеологии. Пора понять – никакая общенациональная идея не может быть транслирована через ведущих – она может пройти только через сердце человека. Факт искусства может заставить тебя плакать, сострадать или гордиться – и тем убедить всего вернее».

Впрочем, нет, не вполне прав знаменитый кинорежиссер – «Искусства» (если под этим высоким словом понимать то формальное определение, которым по инерции на телевидении награждают любые недокументальные, сыгранные теле- или киноактерами для телепроизведения) на наших экранах все-таки более чем достаточно. Но...

«Невозможно больше пропагандировать убийства, насилие. Когда-то мы не верили, что искусство может воздействовать плохо, – может! Теперь уже вижу: воздействует. Когда тебе сто раз в подробностях покажут, как грабить банк, твоя психика постепенно меняется. Разрушаются моральные основы.

...Мы перестали реагировать на смерть – и эта трагедия на совести телевидения. Смерть на экране и в жизни оказались явлениями одного уровня. В людях поселили жажду кровавых эффектов. Я никогда не забуду, как в 93-м несли окровавленного человека, и навстречу лез репортер, чтобы его снять. И парень-санитар не выдержал. «Ну что ты, сволочь, хочешь увидеть?! – закричал он в камеру. – Хочешь увидеть, что сделали с человеком?» Сдернул простыню, а у того полголовы. «Вот смотри, сволочь!» (Савва Кулиш. «Общая газета», №30, 1997).

Что же касается сегодняшней свободы, она, к сожалению, далеко не так радужна, как ожидалось. Так, свобода слова в нынешней России – понятие относительное: писать или говорить ты можешь что угодно, но никто не обязан это печатать или показывать. Свобода слова для интеллигенции заканчивается там, где начинается свобода властей определять, какое мнение от имени интеллигенции должно прозвучать. И неважно – что это за власть: политическая, административная или... власть денег.

Наступило время больших капиталов и политических амбиций. Потихоньку четвертую власть прибрали к рукам несколько финансовых кланов, исповедующих старый как мир принцип «разделяй и властвуй». Недавних соратников по борьбе с красным прошлым разделили, объявив начало конкурентного забега, и дали старт. В борьбе за тираж, за рейтинг, в качестве горючего начали заботливо сливать компромат, позволявший время от времени делать существенный рывок к финишу, опережая коллег по перу или эфиру.

В разгаре информационных войн мы внезапно осознали, что в стране почти не осталось СМИ, имеющих подлинную экономическую независимость. Что нормой стали ангажированность многих СМИ, нарушение этических норм и явная «покупаемость» журналистов. За примерами далеко ходить не надо – достаточно хотя бы неделю посидеть перед телеэкраном.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18