1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27

– А главное, я хочу извиниться за вчерашнее, – это добавил в трубку уже сам Акопян.

Я ошалела – звонит сам, хочет извиниться.... Не пойду!

– Знаете, я очень занята, мне некогда...

– Да это же совсем рядом, мы в «Европейской». Буду очень рад вас видеть, к тому же у нас великолепный торт... И хотя к тортам у меня было весьма отрицательное отношение, я их обожала. Конечно, я побежала в гостиницу. Мой тайный козел встретил меня как родную. Рассказывал о своем гастрольном житье-бытье, о своем сыне, показал несколько иллюзионистских фокусов с картами. Они были в его руках просто волшебными, то появлялись, то исчезали, то он доставал карты из моего кармашка на юбке. То карты были в полной колоде, а то в руках Акопяна оставалась одна карта. Уследить за его манипуляциями было невозможно. И вдруг он меня спросил:

– А который час?

– А, знаете, у меня вчера часы пропали, видимо, я их потеряла, новые нужно покупать.

Мой собеседник и его жена рассмеялись.

– Это я вчера с вашей руки часики снял, чтобы сегодня увидеться. Понимаете, ко мне после концерта пришел один очень нужный и дорогой человек, я не мог отказать ему во встрече.

Мы еще долго болтали о всякой всячине, и я вспомнила свою коммунальную квартиру и Вовку Трусова, который мечтал стать фокусником. Арутюн Арташесович задумался.

– Володька? Кажется, был у меня такой ученик. Он еще придумал один приемчик – у него в петлице пиджака красовался цветок. Этот парень дергал незаметно за невидимую веревочку и цветок менял цвет. То был белым, то красным, а то синим.

– А где этот парень сейчас?

– Увы, – вздохнул Акопян, – не знаю. У меня ведь жизнь на колесах. Гастроли, гастроли...

На этом мы дружески и расстались.

в начало

ДУШЕ НУЖНА ГАРМОНИЯ

У нас на радио в музыкальной редакции вдруг появился некий тощий, нескладный и, видимо, недокормленный редактор, который не приглянулся ни одной из наших девушек, что были на выданье. Он приходил в нашу столовую в одно и то же время, долго выбирал меню, которое было весьма скудное, и даже буфетчица на него покрикивала, когда он долго отсчитывал из кошелька пару рублей. Было ясно – Николай Суханов сидел на мели и ждал первую зарплату. Ему предложили вести работу с современными начинающими композиторами. За это обычно не брались музыкальные редакторы со стажем, ссылаясь на то, что и композиторов таких не было. Эти начинающие считали себя уже состоявшимися.

Николай все больше просиживал в музыкальной библиотеке. Чем он там занимался – было неизвестно. Однажды кто-то мне сказал, что этот тощий Суханов (о, господи, и фамилия у него была подстать его внешнему облику) окончил консерваторию по классу органа у Нины Оксентян. Это была органистка высокого уровня, и непонятно, почему Николай решил стать редактором. Я даже осмелилась его об этом спросить. Он, как мне показалось, мучительно улыбнулся:

– К нам на гастроли приезжают выдающиеся мастера, а у меня нет еще практики и потом нужно много тренироваться... да и негде...

Чтобы как-то закончить разговор, я спросила: кто его любимый органист? Он без запинки ответил: «Гарри Гродберг».

Я сама любила этого музыканта еще с юных лет и, признаться, даже почувствовала к этому тщедушному, похожему на перевернутую лыжную палку, редактору некоторую симпатию. В столовой я с ним обычно вежливо здоровалась. Спустя два-три месяца он подошел ко мне и смущенно предложил прийти на его дневной концерт в Академическую капеллу. Неужели у него будет концерт? Не может быть!

– Я буду исполнять хорал Баха «На реках Вавилона». Этот хорал – любимый у Гарри Гродберга.

Конечно же, я пришла на этот концерт. Публика собралась разношерстная, в основном студенческая, родители с детьми-паиньками. Но зал был полон.

И вот на эстраду вышел Николай. Я даже не узнала его. На работу он приходил в каком-то рыжем свитере, похожим на свалявшийся кошачий мех, в стоптанных ботинках, а тут вышел на сцену элегантный молодой человек в черном смокинге и белой рубашке, в нормальных башмаках. Особенно меня удивило его бледное, да просто белое лицо. Он очень волновался.

И вот первые аккорды, как бы нежно и спокойно плывущие из-под его синеватых пальцев, потом звуки стали набирать силу, спина Николая выпрямилась, зазвучали басы, им вторили колокольчики. Николай играл хорал наизусть, помощника у него не было. Я смотрела на его руки, ноги, перебирающие педали. Исчезла синева его пальцев, лицо чуточку порозовело.

В антракте девушки и, наверное, его родственники преподнесли Николаю цветы – белые мелкие хризантемы и несколько алых гвоздик. По его лицу можно было догадаться – он счастлив! Я пожалела, что не догадалась купить букетик.

После этого концерта мы нередко встречались с ним в нашем редакционном кафе и говорили в основном о Бахе. Николай рассказывал, что композитор оставил о себе мало писем, что он был, наверное, высокого роста – он это вычислил по педалям органа, которые приходится с усилием нажимать.

У Баха семья то и дело прибавлялась, и композитору было нелегко ее прокормить, приходилось очень быстро писать свои кантаты и хоралы.

Все это я знала, но слушала Николая с огромным удовольствием. И, наконец, мы договорились, что когда Гродберг приедет в Петербург, мы пойдем на его концерт, и я возьму у него интервью. И как-то осенью Гарри Гродберг к нам приехал. Еще утром я позвонила ему в гостиницу и попросила встретиться. «Нет, нет, нет! – сказал он густым басом, – у меня не будет времени, здесь в городе меня ждут друзья-музыканты, я должен побывать в консерватории... Нет и нет!»

Но я настаивала:

– Гарри Яковлевич, ради бога, согласитесь. На вас мечтает посмотреть один молодой парень, он органист, но у него был всего один концерт в капелле, он грезит Бахом, он хочет от вас услышать хоть несколько фраз о Бахе, ведь вы единственный, кто его ценит по-настоящему.

– Ну уж и единственный, – насмешливо пробасил Гродберг, – так, наверное, ваш молодой человек будет на моем концерте в филармонии?

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27