1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31

Вызов к полемике «Руль» принимал неохотно. Прежде всего, он отметил разницу в оценках поведения парижской и берлинской газетами П.Н. Милюкова. «Последние новости» на обвинения в необоснованно быстрой перемене позиции (а не тактики!) ответила кратко, зато «Голос России» – пространно: противостоянию придавался вид принципиального значения для всей эмиграции, но уже с первых дней оно обретало региональное значение. На второй неделе полемики «Руль» попытался в последний раз тактично объяснить свое отношение к П.Н. Милюкову - прежнему и настоящему:

«Я и полагаю, – писал В.Д. Набоков, – что такая нетерпимость могла бы быть смягчена признанием, что и у инакомыслящих прежних друзей остались веские аргументы: прежние аргументы самого П.Н. Милюкова»[197].

Эта публикация не переменила поведения «Голоса России», зато исчерпала запас терпения «Руля». За ней последовала череда обычных для тех лет приемов навешивания ярлыков, симпатизирующим советской власти, высмеивания случайных строк, цитат из «Нового мира» о хотя и нетвердости стояния П.Н. Милюкова на новом пути, но все же «проблесках государственного сознания»[198] и т.д. Все это еще больше проявило полемическую природу тезисов Милюкова, но не внесло ничего нового в позиции сторон.

Критика тезисов быстро дополнялась нападками на личности. Почтение к П.Н. Милюкову при этом становилось все менее обязательным. Вскоре «Руль» опубликовал заметку под вызывающим названием «Избави Бог нас от друзей наших». Статья не была программной, ее заголовок, вполне возможно, увидел свет по недосмотру редактора. Однако именно этой публикации суждено было открыть страницу новой тональности в отношениях с П.Н. Милюковым:

«...Чем больше мы знакомимся с полемическими приемами обозревателя «Руля», тем искренне мы рады за редактора «Последних новостей», что от некоторых друзей Бог его избавил», – отвечал «Голос России» на очередной выпад.

Поводом для конфликта послужило то, что «Голос России» напечатал информацию со ссылкой на уполномоченного Центрального Комитета помощи голодающим о передаче большевистскими комиссарами в Саратовской губернии власти делегатам общественного комитета. Днем позднее «Последние новости», поддерживающие, понятно, тесную связь с «Голосом России», напечатали то же сообщение, но более общего содержания и со ссылкой на официальный французский источник: вопрос стал перед советской властью в виде дилеммы: «либо совершенно отказаться от помощи всероссийского комитета, либо смириться с временной передачей власти его представителям на местах»[199]. Таким образом, была нарушена негласная договоренность не акцентировать политического внимания на помощи голодающим. Издания, находящиеся под идейным руководством П.Н. Милюкова, попытались, скорее всего, невольно сделать это значение не только заметным, но и изобразить его, как часто бывало, в искаженном и невыгодном для эмиграции свете.

Масла в огонь подлили сомнения «Голоса России» в том, было ли «парижское сообщение самостоятельным, из другого источника исходящим, и, следовательно, подкрепляющим наше первоначальное сообщение, или оно составляет только его несколько преображенный вариант». После столь наивных оправданий уже не оставалось сомнений: информационная кампания начата в крайне неудачной форме. Основному конкуренту «Голоса России» в Берлине оставалось только фиксировать прозрачность «тайных» действий, а значит, и непрофессионализм органов «новой тактики»:

«Если «Голос России», – саркастически отмечал «Руль», – допускает возможность такого странного «преображения» в редакции «Посл<едних> Нов<остей>, что же, ему и книги в руки»[200].

Ответом на это могли служить только эмоции. Они, как уже отмечалось, действенны в отношениях с территориально близким соседом, но могут помешать наработанным контактам с далеким и почитаемым соотечественником: негативный заряд полемики «Руль» постарался отвести в сторону «Голоса России», которого просил больше не сталкивать его с «Последними новостями»:

...«Голос России» поставил в неловкое положение «Посл<едние> Новости» [...]Мы не сомневаемся, что есть не только радующиеся, но и содействовавшие этому (столкновению – А.Л.) своими благородными руками»[201].

С тех пор позиция «Голоса России» в представлении «Руля» отошла в тень «Последних новостей». При этом берлинская газета использовалась, как правило, для иллюстрации несостоятельности «новой тактики». «Последние новости», наоборот, анализировались с целью более глубокой критики, а чаще – даже для уточнения позиций самой партии народной свободы и «Руля».

Так произошло с анализом уже цитированного высказывания П.Н. Милюкова о вере или неверии в народ. Заметный эмигрантский публицист С. Яблоновский (Потресов) в одной из заметных концептуальных статей «Руля», оттолкнувшись от милюковской мысли о вере или неверии, недоумевал:

«Казалось бы, реальному политику, холодному позитивисту нужно было бы аргументировать в другой плоскости. Там, где руководят такие постулаты, как вера, спор невозможен»[202].

Воспользовавшись предоставленным «Голосом России» полемическим поводом и показав пренебрежение к личности конкурента, автор немедленно переключился на анализ «Последних новостей». В основу детального разбора взглядов оставшейся после раскола части партии народной свободы были положены слова единомышленника П.Н. Милюкова А. Гуровича в парижской газете на ту же тему, но еще более резкого содержания. Взгляды «неверующих» на народ Гурович излагал так:

«Русский народ есть народ полудикий[...]; его желания можно выслушивать, но не следует слушаться их, ибо он неразумен, изменчив...»[203].

С. Яблоновский с ним почти согласился: «Да, правда, что русский народ... «не полудик», но чрезвычайно малокультурен и темен; именно это и является тягчайшим преступлением самодержавного строя, – уточнял автор. – [...]Если бы отсутствие культуры и просвещения не мешало ему ни все видеть и понимать, ни превосходно устраивать свою судьбу, – тогда пришлось бы признать, что просвещение и культура ничего не стоят, и что господа гасители совершенно правы, не подпуская народ к источнику знания. [...]Если бы в него не были заложены те великие духовные свойства, за которые мы так высоко ценим свойнарод, не веруя в него (курсив мой – А.Л.), но глубоко его любя, – то трудно даже представить себе, чего могла бы натворить в своем несчастном слепотстве эта полуторастомиллионная масса[...] так формулировали не мы; почитайте таких наблюдателей народа, как Щедрин, Тургенев, Глеб Успенский, Чехов, Левитов, Бунин, – у всех у них вы найдете много трагических иллюстраций к этим положениям, – но это свидетельствует только о том, что не надо ни веровать в него, ни распластываться перед ним, а надо скорее открывать перед ним все школы и в том числе школу общественного и политического служения стране»[204].

Столь обстоятельные размышления позиции композиционно завершаются ссылкой опять же на «Голос России» и комментарием мыслей Милюкова в прежней, явно снижающей его тональности:

«Г. Милюков подкрепляет себя афоризмом Гладстона: «Консерватизм – это неверие в народ, ограниченное страхом; либерализм – это вера в народ, ограниченная благоразумием...» Вот в том-то и дело, – добавляет С. Яблоновский, – что ограниченная благоразумием. Иначе получается безграничная демагогия»[205].

Характерно, что, резко противопоставляя себя «новой тактике» и ее лидеру, «Руль», отталкиваясь от позиций ее представителей, берет тем самым на себя роль оправдывающегося. Даже главную мысль автор статьи считает нужным смягчить авторитетом литературных классиков. Без ссылки на нестареющие имена этот тезис слишком сильно походил бы на те, которые менее контрастно поднимались партией десятилетием прежде, когда была возможность участвовать в хозяйственной и политической жизни страны.

Предложение представителя эмигрантской партии, почти не имеющей связи с Россией, например, об открытии школ и т.д. выглядит явно неадекватной положению эмиграции, которое сложилось в 1921 году. В лучшем случае это расчет на слишком призрачное будущее, когда эмигрантские политики смогут вернуться в Россию и занять там судьбоносное для страны общественное положение. Позиции газет только проектировались на настоящее и почти не прослеживались в нем.

Программные положения обеих газет не имели ничего общего с еще недавно доминировавшей мифологизацией жившего в России народа: лето 1921 г. ознаменовало укрепление и прояснение, пусть по эфемерным признакам, позиций эмигрантских изданий в Берлине. Новые бытовые условия позволили некоторым журналистам, а вслед за ними и газетам сформулировать более четко то, что интуитивно нащупывали прежде. Позиция, например, «Руля», которому суждено было стать долгожителем Берлина среди русскоязычных газет, в чем-то приблизилась к типично немецкому представлению о русских, описанном в энциклопедии 1866 г.:

«В характере простого народа доминируют такие черты, как веселость, беззаботность (чем это не симпатия? – А.Л.), нетребовательность, но также обжорство и неумеренность, а иногда и жесткость, лукавство и коварство. Преобладает склонность к воровству»[206].

Энциклопедический словарь 1907 г. дополняет картину:

«К теневым сторонам русского характера относятся, кроме того, стремление к удовлетворению материальных потребностей, склонность к обману, воровству и взяточничеству»[207].

Исследователь образа России у немцев Вольфганг Ветте считает бесспорным, что «такая характеристика проникнута откровенным духом цивилизованного превосходства немцев»[208].

Можно ли говорить о «цивилизованном превосходстве» поотношению к своему народу на страницах «Руля»? Разумеется, нет. Чувства превосходства эмигрантов над россиянами «Руль» опасался больше всего, и, конечно, не мог открыто допустить ничего подобного на своих страницах. Скорее, здесь мы имеем дело с неизбежным, вопреки настроениям газеты и журналистов, влиянием на русских эмигрантов образа мыслей, традиционно принятого за рубежом, в нашем случае – в Германии[209]. Результатом этой трансформации стала перемена даже не самих взглядов, а тональности, которая в экстазе полемики, как известно, менее всего поддается контролю. Это своеобразное явление (явление русских людей, все более проникающихся чужим языком и новыми традициями) широко обсуждалось в Берлине. Сочетание слов «русский человек, окруженный иностранцами» встречалось в прессе часто и сделалось даже поводом для иронии в течение последующих десятилетий:

«Непонятно», как это принято говорить про мое, – писал, например, А.М. Ремизов, – и что я сам объясняю главным образом складом моей речи, которую русские люди, «окруженные иностранцами», или забыли или никогда и не знали...»[210]. Именно по признаку понимания «непонятного» писатель выделял лидера «новой тактики», с которым впервые познакомился «на каторге»[211], как он называл русское изгнание: «– Милюков такого не скажет: он по всем ладам ходит и во всех русских веках, к слову слух»[212].

Эти слова, поданные в непростой стилистической манере Ремизова, написаны позднее, но они характеризуют неизменные качества П.Н. Милюкова и потому выражают и общую направленность его берлинской газеты в 1921 г. «Голос России» корректировал взгляды с ориентиром на Россию[213], на скорое потепление отношений с ней. На этом базировалась и тактика газет по отношению к России. «Руль» в те месяцы видел в именитых эмигрантах политическую элиту самой России, в то время как «Голос России» стремился выделить их в элиту эмиграции, предложить им выработать и отшлифовать свою стратегию: «Чтобы найти путь к сердцу России, – писал главный редактор «Голоса России» С. Литовцев-Поляков, – эмиграция должна отказаться от учительства и прислушаться внимательно к голосу народа»[214].

«Новую тактику» известный современный историк Ричард Пайпс называет «неким предчувствием политики, так хорошо известной на Западе как политика разрядки международной напряженности»[215]. Предчувствие – потому, что «новая тактика» не разрядиламеждународной напряженности, но была попыткой компромисса не только между частью русских и Россией, но между Западом и Россией. Например, вопрос помощи голодающим позволял лишь закрыть глаза на кажущиеся непреодолимыми преграды конструктивному сотрудничеству представителей США, Англии, Германии и советских властей. Но иногда, как в случае с описанным конфликтом «Руля» и «Голоса России», тайное слишком скоро становилось явным. С последним эпизодом полемики об источнике информации, сообщившем о передаче власти Всероссийскому комитету помощи голодающим, читатели познакомились 30 августа. В тот же день в Берлине стало известно о закрытии Комитета и аресте большинства его членов[216].

«Так закончилась, – пишет современный историк Эдвард Карр, – первая и последняя попытка сотрудничества между советским режимом и уцелевшими элементами старого строя. Она показала степень их взаимной вражды и то, как любая независимая сила в Советской России становилась – или с определенной вероятностью подозревалась в том, что становится, – центром иностранной интервенции, направленной против режима»[217].

Русские газеты Берлина, сами того не желая, внесли свою долю в развитие негативного отношения к Комитету в России[218].

Уникальный прецедент сотрудничества с советской властью обозначил пик воплотимости компромиссных идей эмиграции. После закрытия Комитета помощи голодающим тема небывалого бедствия в России хотя и не теряет актуальности, но утрачивает политическую остроту и постепенно выводится с первых страниц газет.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31