1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31

Спад политического интереса к вопросу о ликвидации голода сделал более заметными, чем прежде, на страницах газет имена крупных писателей. Повод для этого был печальный. Умер А. Блок. Названная в прессе причина – голод, создавший условия для резкого ухудшения здоровья поэта. В газетах время от времени публикуется информация о тяжелой болезни В.Г. Короленко, затем – о его смерти. Расстрелян Н.С. Гумилев. Официальное объяснение: за участие в контрреволюционном заговоре. Обсуждение жизни этих писателей, их общественной деятельности невозможно без связи с литературным творчеством.

Первой пришла весть об утрате А. Блока. Она же была и главной:

«Смерть Александра Блока не может пройти неотмеченной, как крупная потеря для России даже в эти богатые кошмарами дни, когда индивидуальные жизни так мало ценятся»[233], – читаем в «Голосе России». В пылу кампании помощи голодающим газета оценила событие больше политически, чем морально. В некрологе она стремится снять с имени поэта (возможно, и в своих глазах) обвинения в симпатиях большевикам: «Следует все-таки сказать, что между большевизмом стихов Блока и большевизмом декретов Ленина, Троцкого и Дзержинского было столько же общего, сколько общего есть между «созвездием Пса и псом лающим»[234].

Смерть Блока зримо подтвердила тяжелейший голод в России, сделала зримыми в русском Берлине немыслимые и неподдельные детали катастрофы в России:

«Близкие покойному люди, взявшие на себя заботы о похоронах поэта, – писал через несколько дней «Голос России», – хлопочут о предоставлении покойному в качестве исключения права на отдельный гроб, вместо тех общественных какие отпускаются на время похорон всем покойникам в Петрограде»[235].

На следующий день после смерти А. Блока, 8 августа 1921 г., когда страшная новость в Берлине еще никому не была известна, газета «Время» произвела существенные перемены в составе редакции. В следующем номере газета сообщила читателям, что она «заарендована» русским книжным магазином «Москва» в Берлине. Помимо «обычного газетного материала», «Время» обещало в дальнейшем обратить особое внимание на специальные отделы, в том числе книжный, в котором будут публиковаться критики и рецензии, сведения о творчестве писателей и обзоры деятельности книгоиздательств. Предполагалось создать также театральный отдел, где регулярно появлялись бы отчеты о театральной жизни, статьи, освещающие профессиональные интересы и нужды актеров сцены и кино. Другими словами, издание ставило перед собой задачу уделять больше внимания крепнувшей культурной жизни русской колонии в Берлине.

Смерть Блока явно требовала более глубокого осмысления, чем то, что появилось в прессе первых дней. Чуть позднее «Время» посвятило событию руководящую, как выражались в те годы, или передовую, статью. Она публиковалась за авторской подписью. Ал. Дроздов, сетуя, что эмигрантам никогда не увидеть смертного ложа Блока, воскрешал в памяти последнее собственное воспоминание о нем:

«Встреча была людная, шумная - в зале Тенишевского училища. Завывал, разливался соловьем басистым Маяковский; злобничала Зинаида Гиппиус[...] Блок стоял один, в стороне, как всегда – в черном, бледное лицо, печально-холодные глаза, гордая осанка – знак аристократизма духа. И был далек ему шумливый зал, аплодисментовые восторги, и он был далек им. Мне бросилось, помню, в глаза, что почти никто не подходил к нему; он стоял, прислонясь спиною к стене»[236].

Авторский, личный подход в таком тексте, согласимся, необходим. Благодаря этому детали сюжета статьи символичны настолько, что читателю не миновать аналогии с духовной жизнью русского беженства. Тут не только позиция редакции по конкретному вопросу – тут вся ее программа.

Газета «Время», которую не захватил политический азарт помощи голодающим (хотя она по мере возможности эту акцию одобряла), раньше других в Берлине на практике показала, что началом, объединяющим всю эмиграцию, могло бы стать ее участие в культуре русского народа. Формирующееся русское беженство в Берлине создавало особое направление в развитии культурных традиций родины. И это понимали многие современники 1921 г.:

«Когда-то все пути вели в Рим – теперь все пути русской эмиграции ведут в Берлин, – читаем в газете «Время». – Нет сейчас крупнее центра русского беженства, нежели столица германской республики. Афины на Шпрее после войны превратились в Вавилон на Шпрее. Но среди смешения языков русская речь преобладает.

Здесь не место разбирать подробно причины, почему наплыв беженцев из России делает Берлин столицей русской эмиграции. Достаточно сказать, что причины экономические переплетаются с культурными и социальными. Вот почему в Берлин стекаются актеры и русские финансисты, русские писатели и русские коммерсанты: все, кто тянется не только к западной культуре, но и к приложению своих сил в знакомой ему части.

Что ни день, встречаешь не только старых друзей и родных, но и лиц, сыгравших ту или иную большую или меньшую роль на родине. [...]Не то важно, что петроградца узнает петроградец или киевлянина беженец из Киева, а то, что русский встречается на берлинской почве с русским. А так как эта почва и культурная, и деловая, то создается новая общность интересов и протягиваются новые духовные нити. Берлинская школа упорного труда, высоко стоящего искусства и напряженной умственной работы даст в будущем России многих сознательных работников по восстановлению ее»[237].

Эти слова были написаны в сентябре 1921 г. Под ними к тому времени уже готовы были подписаться редакции двух других берлинских газет – «Руля» и «Голоса России». Прошло меньше месяца после закрытия Комитета помощи голодающим – это немалый срок для русского Берлина, чтобы выдвинуть новую «эмигрантскую идею». Поводы для применения эмигрантских сил, масштабные проекты возникали так же молниеносно, как и исчезали.

Неудача с кампанией содействия продовольствием России не поставила крест ни на «новой тактике П.Н. Милюкова, ни на «старой тактике» «Руля». Спор между обеими газетами не смягчился. Оба издания по-прежнему уделяли ему самые престижные места на страницах, однако вне связи с конкретным делом вопрос обретал черты типичного межпартийного спора, оторванного, к тому же, от российской реальности.

Для подтверждения правдивости текущей информации о жизни в России газеты все чаще стремились заручиться авторитетом знаменитых россиян, живших в Берлине или приехавших сюда. Обращало на себя внимание выступление писателя А.М. Ремизова, покинувшего «кладбище», как он назвал Россию, вскоре после закрытия Комитета помощи голодающим. О своих впечатлениях он рассказал в узком кругу друзей. В пересказе газет о них узнал весь русский Берлин.

«Уж больно «исхитрились воровать», замечает с какой-то виновной, не то прощающей невольный грех улыбкой А.М. Ремизов – и поясняет: иначе прожить невозможно, – читаем в «Голосе России».- Электричество горит час в день. Керосину нет, свечи до сумасшествия дороги.

[...]Писать совсем невозможно. Целый день только тем и заняты, что за продуктами бегаем, хлеб насущный добываем. Поэтесса Ахмарова[238] служит библиотекарем в агрономическом институте (в училище правоведения на Сергиевской) и не пишет ничего. Кузмин положительно изнемогает. Если его не спасут в срочном порядке – погибнет. Совсем выбился из сил

Я сам, говорит А.М., служил в театральном училище, да что толку – голодал и ничего не писал.

Метко, одним словечком, охарактеризовал А.М. душевное состояние населения в целом. «Оробели и орабели» (от слова «раб»)»[239].

«Руль», для которого вопрос помощи голодающим был важным, но все же не программным, предпочел избежать этой темы в отчете о той же беседе с А.М. Ремизовым. В результате оценка писателем русской литературной жизни оказалась чисто творческой.

«Есть и сейчас в России подлинные таланты. К их числу принадлежит украинец Зощенко, сын известного художника, проникнутый духом Гоголя. Талантлив и петербуржец Никитин, но выше всех в литературных кругах Советской России ставят молодого писателя москвича Вогау, пишущего под псевдонимом Пильняк. Некоторые утверждают, что Европа была бы потрясена, если бы удалось ознакомить ее с описаниями крестьянского быта во время советского режима, принадлежащими перу Пильняка»[240].

Итак, каждый в рассказе А.М. Ремизова узнал о русской культуре то, что ему хотелось узнать. «Голос России» убедился во влиянии голода на творческий процесс в России, «Руль», несколько неожиданно, – в существовании и развитии хорошей литературы на родине. Для газеты, предпочитающей мрачные краски в описании всех прочих сторон жизни государства при большевиках, именно этот факт очень важен. В нем нащупывается (или предвидится?) область самого эффективного и ценного, как будет признано потом[241], в истории эмиграции взаимодействия русского Берлина и российской интеллигенции.

«Руль», как уже упоминалось, считал недопустимым моральный разрыв с «ними», как назвал В.Д. Набоков в эмоциональной статье первых номеров газеты тех, кто остался в России:

«...Нет ни возможности, ни логического, ни морального основания проводить какую-либо грань, принципиально разделяющую ушедших от оставшихся. О последних мы говорим, конечно, не имея в виду большевиков-коммунистов. [...]«Когда-нибудь – и скоро, может быть», – мы туда вернемся, к ним, исстрадавшимся, изверившимся, дошедшим до самого дна человеческих мук. Как встретят они нас? И что сделать нам для того, чтобы нам слиться с ними в одном чувстве, в одном порыве к возрождению России?

Это – один из основных и мучительных вопросов русской, «эмиграции». Если он не будет разрешен, если не будет найден путь к объединению «нас» с «ними», и порвутся наши духовные связи, – холод чужбины сменится для нас холодом родины, где мы почувствуем себя чужими. И будет второе изгнание – горше первого»[242].

Избежать второго изгнания стремились все. Какие-то издания видели выход в тактике полноценного сотрудничества с Россией, какие-то, политически сохраняя старые и отчасти амбициозные планы, интуитивно понимали их невыполнимость и «цеплялись», как могло казаться тогда, за соломинку культурных связей с родиной. Поэтому наблюдение за подъемом общественной жизни русского Берлина имело и идейно-политическую подоплеку: не случаен ностальгический оптимизм, с каким «Время» в одной из статей перечисляло знаменитостей, уже приехавших или скоро приезжающих в Берлин:

«В свое время в нашей прессе писали, кого видели "au hasard" на балу, на премьере, на скачках. Попробуем отметить бегло, кто только что прибыл в Берлин. [...]Их много, новых лиц и интересных людей – начиная от русского сахарного короля Л. Бродского, известного финансиста г. Путилина и кончая таким типичным представителем русской писательской богемы, как Агнивцев, [...]Зинаида Венгерова, [...]наш маститый художник Пастернак с супругой: известной пианисткой, по эстраде Розой Кодоман.[...]

Только что выбрался из России Раппопорт, популярный в широких кругах издатель газеты «Дер Фройнд». Революция и большевизм не сломили ни его энергии, ни интереса ко всему живому и новому. В Берлине он не новичок, подобно приехавшему одновременно публицисту Эльяшеву, известному в читательских кругах под псевдонимом Баал-Махшовес. Его знаменитая полемика с Горьким еще не изгладилась в памяти тех, кто следил за развитием еврейского вопроса.

По его словам, надо ожидать приезда поэта Бялика в самом ближайшем будущем. Получил разрешение приехать в Берлин писатель Андрей Белый. В некоторых кругах с нетерпением ожидают приезд литературного критика П. Пильского. Словом, в Берлин стягиваются русские литературные силы. Предстоит интересный литературный сезон, но предстоит и много интересного и в смысле театральном.

Но только в политическом отношении мы все еще стоим перед огромным вопросительным знаком. И ждем с нетерпением того счастливого дня, когда все эти литературные и артистические, коммерческие и финансовые силы подымутся разом все и уедут все вместе, чтобы снова приложить труд и знания на пользу России»[243].

Интеллектуальное обогащение русского Берлина в 1921 г. происходило, тем не менее, постепенно. Его отмечали, ему радовались в газетах, но идея духовной силы эмиграции, на почве которой возможно по-настоящему плодотворное сотрудничество с родиной, по интенсивности обсуждения в прессе пока не могла быть сопоставима с кампанией помощи голодающим. Результаты духовной жизни вообще эфемерны для рядового беженца из России, особенно в то время, когда на их появление можно рассчитывать лишь в отдаленном будущем. Тем более, что строгого разделения по политическому признаку в этом вопросе не было. Известные в те времена писатели активно привлекались на сторону изданий не только большевистских, но и симпатизирующих большевикам:

«Появление на столбцах большевистских рептилий целого ряда известных литературных имен послужило новой темой для оживленной полемики, - писал «Руль». – Мы уже указывали, что, в сущности, этот факт нельзя считать неожиданным, и он не должен вызывать серьезного удивления.

Все эти имена гг. Адрианова, Аглешова, Муйжеля, Тана и других уже и раньше встречались в самых разнообразных литературных комбинациях»[244].

В Берлине писателей начинали делить по политическому признаку. Литературная мощь столицы Германии «крепла» и в политическом отношении. Однако главный вопрос, без ответа на который немыслима ни одна действенная общественная сила издания – «когда появится возможность безопасно вернуться на родину» – оставался без утешительного ответа. Крупные писатели все чаще выезжали из Советской России, и тем самым подтверждали самые горькие предположения.

К чужой столице и живущим в них «берлинским туземцам»[245] к концу 1921 г. русские эмигранты присматривались более внимательно, уже не без симпатии.

«Один из своих наиболее «смешных» фельетонов в самом начале войны Аркадий Аверченко написал о немцах, – читаем в статье Ал. Яковлева в газете «Время». – Я хорошо помню, как весь Петербург животики надорвал, как все вагоны трамваев, совершавших загородные маршруты, чуть ли не с рельс сходили от неистового, чисто российского смеха обывателей, повторяющих глубокомысленные разъяснения знаменитой Аверченки отечественной парафразы.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31