1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31

Политика, в той мере, в какой она проникала в литературу, способствовала ее размежеванию. В «Накануне» это проявилось быстро. Оно сумело привлечь на свою сторону многих писателей, живущих в Советской России (А. Ахматова. О. Мандельштам, М. Булгаков, К. Федин, С. Есенин, В. Катаев, Б. Пильняк и др.), а также некоторых литераторов левого крыла в русском зарубежье (А.Н. Толстой, И. Соколов-Микитов, Р. Гуль и др.). Не все они одинаково разделяли идеи сменовеховства, да и склонить их на свою сторону не входило в задачи газеты. Она была заинтересована в максимально широком круге известных авторов с разными общественными взглядами. Публикация их произведений без всяких комментариев в «Накануне» была даже политически более эффектной, чем любые статьи аналитического и пробольшевистского толка. Высокий литературный уровень в любом случае давал выгодный отсвет представительности на проводимые газетой идеи. Редакция, таким образом, не могла не быть заинтересованной в известной самостоятельности литературной и общественно-политической частей своей газеты.

Как бы то ни было, «Накануне» первым среди крупных берлинских газет обособило литературную часть в отдельное приложение, которое впервые вышло к №38 от 12 мая 1922 г. Это не означало, что литература полностью уходила из самого «Накануне». Там тоже публиковались рассказы, повести, стихи. Но в них, как правило, преобладала все же политическая тематика.

Приложение распространялось бесплатно дополнением к основной части газеты. На первой странице перепечатывался даже колонтитул «Накануне». Это обстоятельство, похоже, до сих пор вводит в заблуждение некоторых серьезных исследователей, которые иногда путают саму газету и приложение к ней[314]. В остальном даже внешне, насколько возможно, подчеркивалась высокая степень самостоятельности приложения. Оно имело в два раза меньший формат, чем ежедневный выпуск, и, наконец, другого редактора – А.Н. Толстого, о чем сообщалось на первой странице.

Вне зависимости от возможных идейных задач приложения его учреждение было шагом на пути более точного и полного отражения литературной жизни Берлина, становившейся все насыщенней.

Известно, каким бывает «первый блин». Едва успев появиться, литературное приложение к «Накануне», по идее дистанцированное от политики, создало повод для одного из крупных скандалов на политической и этической почве. А.Н. Толстой опубликовал частное письмо К.И. Чуковского к нему. Письмо было выдержано в известном стиле «писем из Москвы». На фоне других писем, какие встречались в берлинской прессе, это казалось даже мягким по содержанию. Но оно было написано Чуковским, и это придавало статье окраску особого доверия. Тем более, письмо появилось в газете, столь тесно связанной с Советской Россией и даже распространяемой и в Советской России. Толстой, видимо, не сумел правильно оценить статус предоставленного ему издания, и не предвидел последствий, в которых ему пришлось каяться.

Каждый может представить реакцию официальной Москвы на такие строки из письма Чуковского:

«...Но, дорогой Толстой, не думайте, что эмигранты только за границей. Когда я в 1917 году пошел по детским клубам читать детям своего «Крокодила» - мне объявили бойкот! [...]Оторванность от России – ужасная.

В 1919 году я основал «Дом искусств»; устроил там студию (вместе с Николаем Гумилевым), устроил публичные лекции, привлек Горького, Блока, Сологуба, Ахматову, А. Бенуа, Добужинского, устроили общежитие на 56 человек, библиотеку и т.д. И вижу теперь, что создал клоаку. Все сплетничают, ненавидят друг друга, интригуют, бездельничают – эмигранты, эмигранты! Дармоедствовать какому-нибудь Волынскому или Чудовскому очень легко: они получают пайки, заседают, ничего не пишут и поругивают Советскую Власть. В этом-то я вижу Вашу основную ошибку: те, которые живут здесь, еще больше за рубежом, чем Вы. [...]Вся эта мразь недостойна того, чтобы Вы перед ней извинялись или чувствовали себя виноватым»[315].

Нетрудно вообразить и то, как было прочитано послание в писательской среде эмиграции и метрополии. Упреки раздавались, прежде всего, в адрес Толстого, посмевшего вынести на суд публики частные дружеские откровения. Что-либо подобное, рассчитанное, тем более, на сочувствие читателей, было исключено в «немецком» Берлине, этические нормы русской литературной жизни, как и сама литература, тяготели к порядкам, принятым в метрополии. Это прослеживалось гораздо четче, чем в журналистике.

«Или Вы на самом деле трехлетний ребенок, не подозревающий ни о существовании в России ГПУ (вчерашнее ЧК), ни о зависимости всех советских граждан от этого ГПУ, – писала Марина Цветаева в открытом письме А.Н. Толстому. – [...]Алексей Николаевич, есть над личными дружбами, частными письмами, литературными тщеславиями – круговая порука ремесла, круговая порука человечности.

За 5 минут до моего отъезда из России (11-го мая сего года) ко мне подходит человек: коммунист, шапочно знакомый, знавший меня только по стихам.

– «С Вами в вагоне едет чекист. Не говорите лишнего».

Жму руку ему и не жму руки Вам»[316].

Крупный писатель мог «учить» другого на страницах газеты«круговой поруке ремесла», кажется, только на русскоязычной «территории» Берлина. Но оправдываться К.И. Чуковскому пришлось как в российской, так и в зарубежной прессе. Отношения Чуковского с упомянутыми в письме писателями, разумеется, охладели[317]. Моральный авторитет А.Н. Толстого тоже ослаб. Особенно это чувствовалось в Москве. «Любопытно отметить, что эта «полемика» – первый шаг к общению российских и эмигрантских изданий», – иронизировал «Голос России», обобщая результаты всего инцидента[318].

Казалось, так будет выглядеть диалог и в будущем. Но минутные, хоть и памятные происшествия не затмили глобальных процессов, наблюдаемых в прессе русского Берлина. Учась на таких ошибках, в газетах налаживали отношения советские и эмигрантские писательские круги.

Позже литературное приложение к крупному общественно-политическому изданию на русском языке в Берлине станет восприниматься как норма. Первые шаги «Накануне» в этом направлении, омраченные некоторой неуклюжестью героев приведенной истории, не канули в Лету. Но в 1922 г. признаки растущей значимости искусства русского Берлина в газетах проявлялись по-разному.

Андрей Белый встречается в Берлине с Мариной Цветаевой, и в «Голосе России» выходит статья, написанная под впечатлением от недавно вышедшего сборника ее стихов «Разлука». В статье дается стиховедческий анализ. И хотя каждая строка текста пронизана восхищением Цветаевой, ход мысли Белого опирается на специальные термины, усвоение которых требует особого внимания, а возможно, даже и специальной литературоведческой подготовки. Тут нет места политике, нет адаптации текста для масс. А есть только чувство радости за «поэтессу-певицу», которым хотел поделиться Белый.

Статья вошла в классику литературной критики и особым штрихом – в биографию Марины Цветаевой. Кроме того, публикация обозначила, как кажется, переломный момент в традиционной рубрике «Литературная неделя» «Голоса России». На полосах газеты, в сущности, подчеркивается, что участие в общелитературном процессе печатное издание ценит выше собственно художественных, литературных открытий.

Прослеживается, конечно, и более четкая грань между эмигрантской политикой и литературой. «Голос России», чувствуя это, демонстративно составил «Литературную неделю» из статей с противоположной направленностью, косвенно или напрямую касающихся процесса по делу эсеров, то есть темы заведомо политической. Это были выдержки из нашумевшей документально-беллетристической книги «Чека»[319], обзоры типов советской прессы. Материалы не вполне соответствовали названию рубрики. Требовалось объяснение, почему газета идет на публикацию под такой рубрикой материалов, в общем далеких от собственно литературной жизни. Привлечь дополнительное внимание к нужной политической теме газете удалось. Связать ее с литературным процессом, что легко получалось прежде, – нет. Ближайшие политические задачи были недостаточно глобальны, а заслуживающие внимания новинки литературы находились в стороне от них. Жесткая увязка литературы и политики смотрится рудиментом первых лет эмигрантской жизни. Изменились и потребности читательской аудитории. Эсеровский состав руководства газеты, которому вскоре пришлось попрощаться со своими читателями, уже сетовал на те перемены в эмиграции, которые, казалось, были четко уловлены еще в приветствии:

«И мы существовали бы прочно, если бы современная российская эмиграция не была в громадном большинстве своем такой пестрой и неблагодарной аудиторией – если бы типичный ее представитель не был бы только читателем, который почитывает, и потому не заслуживает ничего, кроме писателя, который пописывает»[320].

Руководству «Голоса России», как, впрочем, и А.Н. Толстому в лучших мотивациях его поступка, было непросто привыкать к новым задачам их изданий, ими же самими сформулированными.

Политическая наэлектризованность уходила из сферы литературы. Разрядка в «Голосе России» совершалась больше в антибольшевистских разоблачительных статьях, призванных облегчить участь товарищей по партии в Москве, а также в весьма интенсивной внутриберлинской полемике с пробольшевистским «Новым миром»[321]. Этот спор, наполненный взаимными резкостями, колкостями, выпадами, оказался, тем не менее, совершенно бесплодным, не уточняющим позиции сторон, которые в той ситуации уже не подлежали существенной корректировке. После закрытия «Нового мира» 5 апреля 1922 г. эстафету основного оппонента «Руля» неохотно, но все же приняло «Накануне».

Значение «Руля» в информационной среде Берлина в этот период ослабло. Газете явно не хватало ее соредактора В.Д. Набокова, трагически убитого во время покушения на П.Н. Милюкова. «Руль» переживал глубокую внутриредакционную перестройку и депрессию одновременно, что отразилось на содержании статей. На время со страниц «Руля» исчезает В. Сирин (В.В. Набоков).

В общественно-политическом отношении «Руль» в этот период уделял повышенное внимание Генуэзской конференции. Газета вырабатывала концепцию, выясняла, в какой мере признание Советской России может быть приемлемо представленным газетой общественным течением. Однако сообщения с Генуэзской конференции носили скорее информативный характер, чем аналитический, а оценка Рапалльского договора не внесла существенных коррективов в позицию газеты. Это не обогатило и новыми идеями структуру прессы русского Берлина.

Еще меньше ясности давали упорно повторяющиеся во всех средствах массовой информации слухи о неизлечимой болезни Ленина. Время от времени проходили даже сообщения о смерти вождя. Официальные источники сообщали, что Ленин находится в состоянии сильного переутомления и через два-три месяца вернется к активной работе. Но время шло, слухи обрастали интригующими деталями и все больше походили на правду. В передовой «Голоса России», например, писалось:

«Наряду с известием об ухудшении состояния здоровья Ленина, получены сведения об устранении от всякой политической деятельности и о замене его триумвиратом: Сталин, Рыков, Каменев»[322].

Через две страницы газета возвращалась к теме уже с интересующих ее позиций. Предлагались характеристики возможных преемников Ленина. Об И.В. Сталине писалось так: «Сторонник свирепой политики против социалистов»[323].

Имелись в виду ближайшие результаты подходящего к концу процесса по делу эсеров. И они не заставили долго ждать. «Голос России», как и «Руль» и все издания, сочувствующие осужденным в Москве эсерам, были шокированы суровостью приговора. Большинство подсудимых приговорили к расстрелу с отсрочкой исполнения. О какой-либо форме политического сотрудничества с Советами после такого приговора пришлось забыть даже оптимистам. Вопросы же о будущем культурном партнерстве России и эмиграции только ставились.

Поиск ответов на них велся в формах интеллектуального взаимодействия эмиграции и метрополии. В «Голосе России» всерьез было подвергнуто сомнению укоренившееся в изгнании представление о роли зарубежной русской интеллигенции в русском обществе. Поводом для этого часто выступали публикации в ставших доступными советских газетах и журналах:

«Вопрос об отношениях между эмиграцией и оставшейся в России интеллигенцией неоднократно поднимался в зарубежной печати. В большинстве случаев эмиграцией этот вопрос решался в том смысле, что оставшаяся в России интеллигенция – за исключением тех, кто продался большевикам, - мыслит и чувствует так же, как публицисты из «Руля» или «Общего дела». Вот почему особенный интерес приобретают те голоса, которые - теперь все чаще и чаше - доносятся к нам из России.

В №7 «Летописи Дома литераторов»[...] этот вопрос обсуждается в двух статьях. [...]«...Мы хотим рассеять надоевшие нам зарубежные толки о параличе, атрофии, маразме русского общественного мнения и публицистического мышления, ибо мы знаем, что именно в России, внутри нынешних русских границ, зреет и формируется новое общественное мнение, накапливается новая великая сила, благодетельность которой со временем должны будут признать и те, кого теперь она еще путает и раздражает...»

Далее следует важная приписка от редакции:

«Для того, чтобы правильно оценить вышеприведенные рассуждения, надо отметить, что вокруг «Дома литераторов» сгруппировалась та часть литературы, которая являлась наиболее оппозиционной по отношению к коммунистическому режиму и которая в настоящий момент менее всего поддается идеологии «Смены вех»[324].

На сборнике «Смена вех» уже в марте 1922 г. прочно стояло клеймо «возвращенцев». Любую мысль о сближении советской и эмигрантской культур, чтобы она была правильно понята в Берлине, следовало дистанцировать от «сменовеховства».

Неудивительно, что «Накануне» предпочло не акцентировать внимания на действиях большевиков, идущих вразрез их призывам к возвращению: высылке из России в августе-сентябре 1922 г. около 160 известных российских интеллектуалов. Инициатива проведения этой акции, вошедшей в историю как высылка «философского парохода», принадлежала, как известно, В.И. Ленину. Она духовно усилила русскую эмиграцию и интенсифицировала культурный диалог с метрополией.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31